1
Стоял тот особый сентябрьский день, что выпадает меж летним зноем и осенней слякотью. День, словно отлитый из чистого, еще теплого воздуха, прозрачный и звенящий. Солнце висело уже не по-летнему, не в зените, а клонилось куда-то за тайгу, и свет его был золотистый, косой, щедрый на длинные тени.
Я вышел на крыльцо, и старый дом, сложенный еще дедом из лиственничных плах, тихо поскрипывал, провожая меня. Воздух пахнет — о, как он пахнет! — перепрелой листвой, горьковатой полынью и чем-то еще, неуловимо знакомым с детства: холодком речной воды и дымком из далекой трубы. Пахнет уходящим летом.
Тропа, протоптанная к Енисею, примята, будто стадо невидимых оленей прошло. Берега у великой реки тут крутые, обрывистые. Под ногами хрустит первый ледок, прихваченный ночным заморозком, а в траве, у корней, еще теплится зелень — упрямая, не желающая сдаваться. Река текла не спеша, величаво, неся на своей широкой, холодной спине осколки неба и пожелтевшие листья с берез. Те неслись, как маленькие кораблики, кружась в заводях, цепляясь за прибрежную тину, отправляясь в долгое плавание к Ледовитому океану.
Присел на корточки у самой воды. В прозрачной, уже студеной влаге видны камешки на дне, и над ними застыла, трепеща плавниками, рыбка-подкаменщик. Стоит, будто прислушивается к последним шорохам года. А шорохов этих — целый хор. Шелестит, облетая, осиновая листва, сухо щелкает сорвавшаяся шишка, с тихим свистом проносится стайка чижей. Где-то далеко, на том берегу, каркает ворона — голос у нее хриплый, озябший.
И вдруг, из самой гущи ельника, донесся стук. Ровный, размеренный: тук-тук-тук-тук. Это дятел трудится, лесной кузнец. Не спеша, с насмешливой деловитостью долбит он кору, добывая личинку. Стук его — словно последние удары молотка по гвоздям в крышку летнего гроба. Но в этом стуке нет печали. Есть суровая правда, закон.
Поднял голову. Небо, бездонное и синее-синее, пронзила вереница журавлей. Летят они клином, вожак впереди, разрывая воздух, как ножницы ткань. Курлычут, прощаются, машут нам, оставшимся на остывающей земле. Голоса их, похожие на перекличку далеких струн, таяли в вышине, растворялись в безмерности.
Встал, отряхнул колени. Пора назад, в избу, где уже пахнет горячей картошкой и топится печь. Оглянулся еще раз. Река, тайга, небо — все было наполнено этим тихим, торжественным увяданием. Умирание ли это? Нет. Это — глубокий вдох перед долгим сном. Это обещание весны, сокрытое в промерзшей земле, в налитых почках, в терпком запахе хвои. Природа не умирает. Она лишь замирает, чтобы, переждав стужу, снова вздохнуть полной грудью.
И в этой суровой, справедливой тишине было больше жизни и надежды, чем во всей летней, шумной суете.
Размещено через приложение ЯПлакалъ
yaplakal.com