1
Деревня Заполье погружалась не в дождливую мглу, а в сгущающуюся тишину. Она была густой, словно смола, и тяжелой, как влажная земля на кладбище за окраиной. Дождь лишь подчеркивал эту зловещую тишину, отбивая свой ритм по прогнившим ставням пустых домов, по ржавым крышам, по лужам на единственной улице, больше похожей на рану на теле земли.
Время в таком месте не течет, оно просачивается сквозь потрескавшуюся глину. Кажется, что ничто уже не может измениться. Но боль приходит и сюда. Она не стучится в дверь. Она проникает сквозь щели.
Мария Ивановна, старушка с жизнью, прожитой как изношенное колесо телеги, почувствовала, что что-то не так, еще до того, как увидела это своими глазами. Ее тело, словно старый насос, всегда остро чувствовало фальшь в однообразном гуле бытия. Она сидела у печи, пытаясь согреться поленьями, скупыми на тепло. И вдруг замерла. С улицы не доносилось привычного, надсадного кашля соседа, деда Архипа. Не слышно было скрипа его калитки. Была только всепоглощающая тишина, давящая на уши.
Выйдя на крыльцо, Мария Ивановна оперлась на скрипучую жердину. Дождь сек по лицу мелкими, колючими иглами. Дом деда Архипа стоял напротив, слепой, с заколоченными окнами. Но калитка была распахнута. Так распахивают, когда спешат или когда уносят что-то тяжелое и большое.
Сердце, старый, изношенный насос, болезненно екнуло и замерло. Ноги сами понесли ее через грязь, не чувствуя ни возраста, ни боли в суставах.
Дверь в избе тоже была открыта. В темном проеме стояла фигура в темном плаще — участковый из райцентра, молодой еще мальчишка, лицо у него было серое, потерянное. За ним маячила тетка Глаша, главный проводник сплетен и плохих вестей по всему Заполью. Увидев Марию Ивановну, Глаша лишь поднесла краешек платка к глазам, но глаза ее были сухими и живыми, они впитывали происходящее, чтобы потом подробно и смачно пересказать.
— Мария Ивановна… — начал участковый и запнулся.
Она отстранила его плечом, вошла внутрь. Воздух был спертый, пахло пылью, немытыми телами и чем-то еще… тяжелым, сладковатым. Таким бывает запах старых яблок, когда они гниют в подполе.
Дед Архип сидел за столом. Склонив свою седую, когда-то могучую голову на сложенные руки. Рядом стояла недопитая кружка с чаем, давно остывшим. На столе лежала раскрытая потрепанная Библия, а его очки аккуратно сложены рядом. Казалось, он просто уснул.
Но Мария Ивановна поняла. Поняла сразу. Эта неестественная поза. Эта абсолютная, вселенская неподвижность. Жизнь ушла из этой избы, вытекла, как вода из треснутого кувшина.
— Когда? — спросила она глухо, не оборачиваясь.
— Вчера, видимо. Вечером. Косил огороды, жаловался, что спина болит… — зашептала тетка Глаша. — А утром не вышел, свет не зажигал… Я забеспокоилась, заглянула в окошко… Ну и… вызвала Сережу.
Участковый Сережа молча кивнул.
Мария Ивановна подошла к столу. Ее пальцы, кривые от возраста и работы, дрогнули и легонько тронули холодную, восковую руку старика. Они были соседями полвека. Ссорились из-за межи, вместе хоронили своих детей, ушедших в город и забывших дорогу назад, вместе молчали на завалинке, глядя, как гаснет заря. Он был последним, кто помнил ее молодой. Кто звал ее Машкой. Теперь его не было.
И эта тишина стала еще гуще, еще невыносимее.
Вечером, когда тело увезли (сказали, что на вскрытие, но все понимали — это надолго, может, навсегда), Мария Ивановна стояла одна на своей половине деревенской улицы. Напротив — темный, пустой дом. Справа и слева — такие же темные и пустые окна. Вымерло Заполье. Остались они вчетвером: она, тетка Глаша, алкаш Васька на краю деревни да полусумасшедшая Лидка, что все ждала письма от сына, погибшего в Афгане.
Дождь кончился. Из-за туч выползла худая, кривая луна. Ее свет упал на старый колодец с журавлем посередине деревни. Он был высохшим много лет назад. Люди говорили, что дна у него нет. Что бросишь камень — и до самого утра слышен будет его стук о стены. Будто стучится в двери преисподней.
Мария Ивановна смотрела на черную дыру колодца и чувствовала, как та же чернота и пустота нарастает внутри нее. Она осталась одна. Совершенно одна. И тишина вокруг была уже не тишиной, а предвестием. Знамением.
Она не знала, что смерть деда Архипа — это только первая страница. Что высохший колодец — не просто дыра в земле. И что в тишине Заполья уже прослушиваются новые шаги. Чужие. Или совсем свои, но от того — еще страшнее.
Следующей ночью в деревне завыла собака. Но собак в Заполье не было уже лет десять.
yaplakal.com