5
Действие происходит в губернском городе N., в один из тех унылых осенних вечеров, когда кажется, будто сама природа страдает несварением желудка.
Коллежский асессор Ефим Пантелеевич Сивов, человек с лицом мокрой курицы и душой образцового бухгалтера, сидел в своей гостиной и с тоской разглядывал клетчатый плед. Жизнь его была до того размеренна и предсказуема, что даже мухи в его доме умирали не от яда, а от скуки.
Вдруг дверь отворилась, и на пороге возник его сосед, отставной поручик Запупырин, известный в городе тем, что имел неосторожность родиться с душой артиста, но без единой его крупицы таланта.
— Ефим Пантелеевич! — возопил поручик, размахивая руками, как мельница крыльями в бурю. — Я открыл! Открыл, понимаете?
— Что именно вы открыли, Людвиг Игнатьевич? — уныло спросил Сивов. — Новый трактир? Или, быть может, у вас снова мыши в картофеле завелись?
— Фи! Мелочи! Я открыл в себе Страсть! Неукротимую, всепоглощающую страсть к искусству! Я буду лепить!
Сивов медленно перевел взгляд с пледа на горящие глаза соседа.
—Лепить? Что именно? Пироги? Грязь из-под колес?
— Искусство, Ефим Пантелеевич, искусство! Я купил глины! Целый ящик! С сегодняшнего дня я — ваятель!
И вот с этого рокового дня жизнь в доме Сивова превратилась в ад, сотканный из тончайших, но невыносимых мучений. Запупырин действительно лепил. Он лепил с утра до вечера. Он лепил с таким усердием, словно от его работы зависели судьбы империи.
Сперва он вылепил бюст Сивова. Получилось нечто, напоминавшее проросшую картофелину в форменной фуражке.
— Узнаете? — с гордостью спрашивал Запупырин.
— Что-то общее, безусловно, есть, — вздыхал Сивов, с тоской глядя на свое глиняное подобие. — Особенно в области подбородка. Или это шея?
За бюстом последовала амазонка. Амазонка, по замыслу автора, должна была олицетворять собой «порыв к свободе». На деле же она была до того крива и неуклюжа, что, казалось, не к свободе она рвется, а от запора.
Потом были «Мальчик, пускающий мыльные пузыри» (похожий на старика, выдавливающего прыщ), «Спящий Амур» (напоминавший упавшего в обморок поросенка) и бесконечная вереница кошек, собак и лошадей, которых лишь с большой натяжкой можно было отнести к фауне.
Комната Сивова быстро заполнилась этими уродцами. Они стояли на полках, комоде, подоконниках. По ночам при свете луны они отбрасывали причудливые, пугающие тени. Сивову начало казаться, что он живет не в собственной гостиной, а в сумасшедшем доме для несостоявшихся греческих богов.
Он терпел. Терпел, потому что был человеком воспитанным и конфликтовать не умел. Он лишь тихо хирел, как герань в чулане. Его собственное лицо стало понемногу приобретать выражение той самой глиняной амазонки — страдальческое и вытянутое.
Однажды вечером Запупырин, весь в глине, с торжеством вкатил в комнату новое творение. Это была огромная, в половину человеческого роста, ваза.
— Вазон для пальмы! — провозгласил он. — Симбиоз утилитарного и прекрасного!
Ваза была крива, асимметрична и украшена лепниной, в которой Сивов с ужасом узнал черты своих ушей и носов всех предыдущих скульптур.
Терпение лопнуло. Тихая, копившаяся месяцами тоска перешла в отчаяние.
— Людвиг Игнатьевич, — тихо, но отчетливо произнес Сивов, поднимаясь с кресла. — Умоляю вас. Уберите это. Уберите все. Или я… или я…
Он не нашел нужных слов. Вместо них он, человек никогда не повышавший голоса, схватил первую попавшуюся под руку глиняную кошку и с силой швырнул ее об пол. Та разбилась с жалобным треском.
Наступила мертвая тишина. Запупырин смотрел на осколки, потом на Сивова. В его глазах плескались ужас, недоумение и глубокая художественная скорбь.
— Вы… вы не понимаете высокого искусства! — прошептал он трагически и, не сказав больше ни слова, вышел, оставив дверь открытой.
На следующее утро Запупырин, мрачный и обиженный, перевез все свои творения к себе. В доме Сивова воцарилась былая тишина. Плед снова стал просто пледом, а не убежищем от нашествия глиняных монстров.
Сивов сел в свое кресло, вздохнул с облегчением и потянулся к газете. Но странное дело: тишина показалась ему звенящей, а комната — пустой и невыносимо скучной. Он смотрел на пустой угол, где стояла та самая ваза, и чувствовал, как в его душу заползает что-то новое, незнакомое и очень неприятное.
Он понял, что это — тоска.
Прошла неделя. Как-то раз, возвращаясь со службы, Сивов увидел возле дома Запупырина двух мальчишек, которые с азартом пинали что-то ногой. Он подошел ближе и с изумлением узнал в глиняном шаре голову «Спящего Амура». Видимо, поручик, обидевшись на весь мир, выбросил свои творения во двор.
Сивов постоял минуту, огляделся, а потом, быстро нагнувшись, поднял с земли маленькую, слепленную кое-как, глиняную свинку. Он сунул ее в карман пальто и, крадучись, как вор, пробрался в свой дом.
Теперь эта свинка стоит у него на письменном столе. Она безобразна. Она крива. Но когда Ефим Пантелеевич смотрит на нее, его охватывает странное, теплое и грустное чувство. Он еще не знает, что это чувство называется дружбой. Ему лишь кажется, что без этой уродливой свинки его жизнь снова стала бы пустой и бессмысленной, как незаполненная бухгалтерская книга.
Размещено через приложение ЯПлакалъ
yaplakal.com