10
У бабы Зины был великолепный участок. С точки зрения капитана космического корабля. Тут можно было посадить многотонную махину без какого-либо ущерба для поверхности. Здешняя земля считала бетон слабым. Она отрицала лопату. Достойными она признавала только мат и перфоратор. И бабу Зину.
Баба Зина была воинствующим философом. Она отрицала невозможное. Бессмысленное, считала она, - единственно верная концепция. От пращуров бабе Зине досталось желание жрать, от государства – пожелание держаться, а от покойного деда – набор ругательств и мечта о перфораторе. Это означало, что выбора у нее нет.
В начале весны, чуть только засверкают первые лодыжки, она опрометью мчалась в погреб. Каждая секунда была на счету. Март переваливал на второе, а милый сердцу корнеплод еще лежал на сохранении. Урожай был под угрозой. Бабке грозил инфаркт.
В сердца, она черным словом поминала неблагодарных детей и всяких внуков, вплоть до нерожденных пра, которые имели наглость, памятую о великих бабкиных достоинствах в виде двадцати пяти соток безупречной скалистой местности, не отложить свои мелочные увлечения и не примчать ранним вторничным утром на помощь.
Бабка сопела, кряхтела, трещала суставами, трясла мослами, но перла из погреба громадные мешки с семенным картофелем, которые опускали туда с помощью лебедки и двух юных Геркулесов, ставила их на завалинке на солнышко, чтобы ближе к ночи, когда трахнет морозчиком, переть туда, где потеплее, чтобы утречком, когда распогодится, снова корячить туда, где посветлее.
Когда измученные дети, внуки и нерожденные пра, вечером, осатанев с работы, мчали по пробкам за сотню километров, чтобы достать никому не нужную картошку, то находили измученную мать, бабушку и пра, которая от усталости едва ворочала языком, держалась за сердце, и скорбно-обиженно молчала, и дети, внуки и нерожденные пра, лютея от беспомощности, возвращались домой, минуя пробки и километры, чтобы там, отужинав глубоко за полночь, осатанев от недосыпа, завалиться в кровать, чтобы хоть как-то отдохнуть перед проклятущей работой.
Где-то к середине апреля бабка втихушку начинала подтапливать снег феном, потому что природа хоть и хотела ввести ее в заблуждения всякими глупостями вроде ночной хородрыги и прочих буранов, но лунный календарь не обмануть. Картошку нужно было сажать немедля. Не дай бог опоздать на час.
Детей, внуков и нерожденных пра не было. Сатанея от беспомощности, они хором икали дома, гадая о причинах напасти.
Бабка начинала жечь прошлогоднюю ботву, дабы освободить место под посев. Бабка почитала, что все, что может быть сожжено, должно быть сожжено, а то, что не может быть сожжено, должно быть приведено в состояние, в котором может быть сожжено, и сожжено. Полусырая ботва отказывалась гореть, зато превосходно дымила. Бабка выплясывала с вилами вокруг тлеющей кучи, как злое божество невыносимого зловония. Деревня тонула в дыму. Суровые, насупленные селяне уходили в леса и уводили детей. Улицы пустели. Небо заволакивало черной завесой, в которой тонул солнечный свет, и оттуда, сверху, вместо животворящих лучей, хлопьями валила сажа. Безмолвные тени полузадушенных животных как неприкаянные грешники слонялись в поисках хозяев.
Наконец, бабка с довольной черной рожей, раздобыв бензину, устраивала аутодафе пожухлым останкам, едва не запалив деревню. Светопреставление заканчивалось. Выжившие тянулись из лесу к родным пенатам.
Баба Зина мочила картофель в какой-то розовой субстанции, которая должна было изгнать колорадского жука, а изгнала из деревни всех бесов и святого отца, и бралась за лопату. Техника была бессильна обработать подмороженную твердь. Трактористы понуро опускали головы, встречаясь взглядом с бабой Зиной. Взрыхлить ее участок не взялся бы сам дьявол. Тут не работали молитвы и динамит.
Баба Зина плевала на ладони, покрепче перехватывала черенок и бралась за дело. С помощью лопаты и радикулита она возделала бы и небесную твердь - не дай бог дотянуться! – все, что ниже было ей на один копок. Повсюду летели комья и оханья. Лопата скрежетала, земля трещала, бабка сладострастно постанывала. Дети, внуки и нерожденные пра исходили на нет, захлебываясь икотой.
Окучивала картошку баба Зина тоже одна. Она бы и рада с детьми, внуками и нерожденными пра, но в среду, в пять утра, эти неблагодарные мерзавцы якобы не могли, а позже было поздно.
Баба Зина пласталась до аритмии, до удушливой одышки, до темноты в глазах, обкладывая чахлые кусты обломками скальной породы. Картошка все равно росла.
Баба Зина не сдавалась. Она заливала весь участок водой, которая была протянута в обход счетчика и на том основании считалась условно-бесконечной, и жаловалась соседу, у которого вода была протянута в обход счетчика, на плохой напор, особенно по ночам, когда вся деревня, где у каждого вода была протянута в обход счетчика, бралась поливать картофель. Кусты тонули в мутной жиже. Картофель начинал подгнивать. Бабка подозрительно косилась на соседку, но терпела.
Потом случался колорадский жук. Баба Зина выходила на ряды войны. Она топтала и давила, била и бросала, топила, жгла, унижала словом и жестами, брызгала слюной и отравой. Жук грыз.
В его методичной целеустремленности было что-то нечеловеческое. Бабка сходила с ума. В ушах у нее круглые сутки звучали грозные хрусты сжираемого заживо картофельного листа. По ночам ей являлись видения умерших молоденьких кустов, и она выскакивала с фонарем и бегала по полю, ища врага, чтобы набить ему морду и, однажды, едва не набила морду соседу, который выскочил с фонарем, чтобы набить морду тому, кто бегает по соседскому полю с фонарем.
К осени баталии стихали. Бабка облегченно выдыхала. Наступала пора уборки урожая.
Картофель жизнерадостно зеленел. Он хотел расти и радоваться солнцу.
Бабку снедал непереносимый зуд в хватательных конечностях. Она хотела хватать и копать.
Копательный зуд, подобно чесотке, поражал пенсионеров одного за другим. Эпидемический процесс развивался буквально по экспоненте: количество зараженных росло ежесекундно. Источником возбудителя заболевания, как предполагали отдельные исследователи, мог быть картофель, особенно опасный этим в период созревания. Инфекция передавалась сплетнями и пересудами о том, кто сколько накопал. Особенно восприимчивыми к ней были люди старшего возраста, а вот случаев заболевания детей и молодежи практически не наблюдалось, если не считать участившихся эпизодов насильственного внедрения вируса со стороны зараженных особей. Подчас наблюдатели отмечали, как иммунные имитировали поведение носителей вируса, дабы избежать немотивированных всплесков агрессии со стороны последних. Это было удивительное проявление оппортунизма в живой природе. Примерно так себя ведут депутаты, когда надо проголосовать за повышение налогов.
Вакцины не было, поэтому эпидемиологи рекомендовали держаться подальше от больных, а при первых признаках заболевания у родственников, немедленно выезжать за границу. Как минимум до конца сентября. В конце сентября симптомы слабеют, и если не возникает никаких в-зиму-посадочных осложнений, то можно возвращаться. Правда, первое время желательно избегать разговоров об урожае. И об осени. Пожалуй, про весну тоже не стоит. Про картофельное пюре. Селедку. И о Жан Жаке Руссо, кем бы ни был это великолепнейший философ, писатель и мыслитель. Ну да к черту метафизику, поговорим о бабах.
Баба Зина гордилась собой: она не копала картошку два дня как и это был лучший результат в деревне. Со вторым результатом выходила баба Фрося: она не начала копать на какие-то минуты позже. Целая вечность по-деревенски.
Пенсионеры зорко поглядывали друг на друга: кто же начнет первым? Кто эта слабовольная дрянь?
Они становились деловито-настороженными, озабоченными, дергаными, они страдальчески морщились и хмурились, поглядывая на прогноз, который обещал целый месяц издевательски-великолепной погоды, они передвигались украдкой, короткими перебежками, стараясь не выпустить из виду картофель, лопату и соседей, и выпускали из виду рассвет и солнечные искры в утренней росе, улыбку старенькой мамы и глубокий детский взгляд, все то, что никому и никогда нельзя выпускать из виду.
Это был масштабный заговор, гротескная интрига: кто, кто начнет первым? Кто эта рохля, лоботряс, старый козел, жалкая, дряхлая, безумная, беззубая вошь, которая настолько ошалела от безделья, что уже не знает, чем заняться?
Ситуация накалялась. Один неверный жест, неловкое движение грозили кончиться грандиозным перекопом. Тетя Люся разрыдалась. Жалка размазня! Деда Витю увезли с сердечным приступом. Из детских глаз исчезала радость. Все ждали чего-то. Старики потеряли сон и покой и как красноглазые зомби ходили по огородам, поглаживали картофельные листочки.
Во вторник, в пять утра, приезжали дети, внуки и нерожденные пра. Они потирали руки и натирали поясницы разогревающим составом, в предвкушении какую радость и удовольствие причинят маме, бабушке и пра. Бабка Зина, остервеневшая от напряжения, с криками выгнала их прочь, потому что какой ублюдок копает в такую рань?
В обед рыли все, кроме детей, внуков и пра, которые были на полпути от дома и нервного срыва.
А всю интригу разрушил тракторист Володя, который не знал о ее существовании. Он просто так взял и выкопал картофель. Никто не поверил. Такое невозможно было вообразить. Это было за гранью добра и зла, как министр на Ладе. Старики терли глаза и списывали все на коллективное помешательство. Тогда Володя собрал сухую ботву и поджег. Это нельзя было игнорировать. Деревня взялась за лопаты.
Бабки и дедки, которые еще вчера едва волочились, сопровождая каждый шаг скрипом несмазанных коленей, и клятвенно заверяли, что завтрашний восход не иначе как последний, ныне, реактивным торнадо ворвались в картофельное море. Здоровые молодые мужики плакали от унижения, не в силах поспеть за полумертвым дедом. Молодухи не успевали ссыпать ведра за свекровью, у которой из двух ног работала только одна рука. Вот из-за таких-то подлюк, заключил Афанасий, который был местным умником, пенсионный возраст и подняли.
Картошку ссыпали в погреба и очередной Великий Картофельный Круг завершался. Баба Зина готовилась помирать. До середины зимы дела она приводила в порядок, а детей, внуков и нерожденных пра в бешенство, тем что беспрестанно лезла со своими делами в их дела. К февралю на картошке начинают появляться чудесные, маленькие беленькие пятнышки-росточки, свидетельства нарождающегося чуда. Баба Зина готовилась жить.
Не за горами была новая весна и новые труды. Дети, внуки и нерожденные пра, пили успокоительное и успокаивали себя мыслями, что однажды солнце взорвется и покончит с богомерзким корнеплодом.
…Где-то в далеком-далеком будущем, когда солнце разрушит планеты и станет белым карликом, не способным поддержать жизнь в корнеплоде, далекая-далекая, престарелая, многократная пра бабы Зины, вздохнет устало, посмотрит на фиолетовый восход, перехватит поудобнее черенок и отправиться сажать розовую картошку, пока ее дети, внуки и не рожденные пра сатанеют на других планетах от непонятно откуда взявшейся икоты.
yaplakal.com