Да блин, ну хотя бы пытайтесь стиль-то соблюдать
Москва уходит под воду.
Не метафора. Не образ. А факт — хриплый, мокрый и финальный.
На город обрушился ливень не из тучи, а из самого сердца первобытного кошмара.
Всё началось внезапно — без прелюдий, без отсчёта.
Небо, будто устав от лицемерия урбанизма, вскрылось дождём — тяжёлым, холодным, хлещущим, как железные плети по выдохшемуся телу столицы.
Град сыпался, как камни над братской могилой мегаполиса, дробя капоты, бьё разбитым стеклом в лицо тем, кто ещё верил в укрытия.
Патриаршие пруды превратились в бездну.
Вода поднималась по ногам, по коленям, по пояс.
И вот уже улицы текут, как вены переполненного трупа города — с тёмной, мутной, бессмысленной жидкостью, в которой ещё носятся ошалелые огрызки бывшей жизни: зонты, пакеты, детские игрушки.
Щукино. Хорошёво-Мнёвники.
Там деревья — вековые, гордые — сложились, как соломенные кресты, обрушиваясь на припаркованные машины.
Металл гнулся, как бумага.
Автомобили хрипели сигналками, будто молили о пощаде.
Но стихия не слушает. Она только ломает. Ломает. Ломает.
Пострадавших нет.
Но разве это утешение?
Если всё вокруг — пострадавшее от самого факта своего существования?
Такси — 900 рублей за шанс уехать из эпицентра.
Но куда уехать, если всё уже — эпицентр?
Каждый переулок — река. Каждый переход — омут. Каждый взгляд — стеклянный, как у тех, кто понял, что это не просто дождь. Это предупреждение.
Температура рухнула, как надежда: было +35°C — стало +25°C.
И вот уже люди стоят в воде по щиколотку, улыбаются, купаются, танцуют под потоками, будто в последний раз.
Смирение? Отчаяние?
Принятие неизбежного?
Всё вместе.
Москва не тонет — она растворяется.
В воде. В страхе. В бессмысленности.
И тишина после града — громче любой сирены.