Сколько раз убеждался - читайте классику, там все написано...
Возвратившись в номер, Остап увидел, что молочные братья уже сидят друг против друга на полу и, устало отпихиваясь ладонями, бормочут: "А ты кто такой?"
- Не поделились? - спросил Остап, задергивая портьеру.
Паниковский и Балаганов быстро вскочили на ноги и принялись рассказывать. Каждый из них приписывал весь успех себе и чернил действия другого. Обидные для себя подробности они, не сговариваясь, опускали, приводя взамен их большое количество деталей, рисующих в выгодном свете их молодечество и расторопность.
- Ну, довольно, - молвил Остап, - не стучите лысиной по паркету. Картина битвы мне ясна. Так вы говорите, с ним была девушка? Это хорошо. Итак, маленький служащий запросто носит в кармане... вы, кажется, уже посчитали? Сколько там? Ого! Десять тысяч! Жалование господина Корейко за двадцать лет беспорочной службы. Зрелище для богов, как пишут наиболее умные передовики. Но не помешал ли я вам? Вы что-то делали тут на полу? Вы делили деньги? Продолжайте, продолжайте, я посмотрю.
- Я хотел честно, - сказал Балаганов, собирая деньги с кровати, - по справедливости. Всем поровну, по две с половиной тысячи.
И, разложив деньги на четыре одинаковые кучки, он скромно отошел в сторону, сказавши:
- Вам, мне, ему и Козлевичу.
- Очень хорошо, - заметил Остап. - А теперь пусть разделит Паниковский, у него, как видно, имеется особое мнение.
Оставшийся при особом мнении Паниковский принялся за дело с большим азартом. Наклонившись над кроватью, он шевелил толстыми губами, слюнил пальцы и без конца переносил бумажки с места на место, будто раскладывал Большой Королевский пасьянс. После всех ухищрений на одеяле образовались три стопки: одна - большая, из чистых новеньких бумажек, вторая - такая же, но из бумажек погрязнее, и третья - маленькая и совсем грязная.
- Нам с вами по четыре тысячи, - сказал он Бендеру, - а Балаганову две. Он и на две не наработал.
- А Козлевичу? - спросил Балаганов, в гневе закрывая глаза.
- За что же Козлевичу? - завизжал Паниковский. - Это грабеж! Кто такой Козлевич, чтобы с ним делиться! Я не знаю никакого Козлевича!
- Все? - спросил великий комбинатор.
- Все, - ответил Паниковский, не отводя глаз от пачки с чистыми бумажками. - Какой может быть в этот момент Козлевич?
- А теперь буду делить я, - по-хозяйски сказал Остап.
Он не спеша соединил кучки воедино, сложил деньги в железную коробочку, а коробочку засунул в карман белых джентльменских брюк.
- Все эти деньги, - заключил он, - будут сейчас же возвращены потерпевшему гражданину Корейко. Вам нравится такой способ дележки?
- Нет, не нравится! - вырвалось у Паниковского.
- Бросьте шутить, Бендер! - недовольно сказал Балаганов. - Надо разделить по справедливости.
- Этого не будет, - холодно сказал Остап. - И вообще, в этот полночный час я с вами шутить не собираюсь.
Паниковский всплеснул старческими лиловатыми ладонями. Он с ужасом посмотрел на великого комбинатора, отошел в угол и затих. Изредка только сверкал оттуда золотой зуб нарушителя конвенции.
У Балаганова сразу сделалось мокрое, как бы сварившееся на солнце, лицо.
- Зачем же мы работали? - сказал он, отдуваясь. - Так нельзя. Это... Объясните...
- Вам, - вежливо сказал Остап, - любимому сыну лейтенанта, я могу повторить только то, что я говорил в Арбатове. Я чту Уголовный кодекс. Я не налетчик, а идейный борец за денежные знаки. В мои четыреста честных способов отъема денег ограбление не входит, как-то не укладывается. И потом мы прибыли сюда не за десятью тысячами. Этих тысяч мне лично нужно по крайней мере пятьсот.
- Зачем же вы послали нас? - спросил Балаганов, остывая. - Мы старались...
- Иными словами, вы хотите спросить, известно ли достопочтенному командору, с какой целью он предпринял последнюю операцию? На это отвечу - да, известно. Дело в том...
В эту минуту в углу потух золотой зуб. Паниковский развернулся, опустил голову и с криком "А ты кто такой?" вне себя бросился на Остапа. Не переменяя позы и даже не повернув головы, великий комбинатор толчком собранного каучукового кулака вернул взбесившегося нарушителя конвенции на прежнее место и продолжал:
- Дело в том, Шура, что это была проверка. У служащего с сорокарублевым жалованием оказалось в кармане десять тысяч рублей, что несколько странно и дает нам большие шансы, позволяет, как говорят марафоны и беговые жуки, надеяться на куш. Пятьсот тысяч - это безусловно куш. И получим мы его так. Я возвращу Корейке десять тысяч, и он возьмет. Хотел бы я видеть человека, который не взял бы своих денег. И вот тут ему придет конец. Его погубит жадность. И едва только он сознается в своем богатстве, я возьму его голыми руками. Как человек умный, он поймет, что часть меньше целого, и отдаст мне эту часть из опасения потерять все. И тут, Шура, на сцену появится некая тарелочка с некоей каемкой...
- Правильно! - воскликнул Балаганов. - Замечательно!
В углу плакал Паниковский.
- Отдайте мне мои деньги, - шепелявил он, - я совсем бедный. Я год не был в бане. Я старый. Меня девушки не любят.
- Обратитесь во Всемирную Лигу Сексуальных Реформ, - сказал Бендер. - Может быть, там вам помогут.
- Меня никто не любит, - продолжал Паниковский, содрогаясь.
- А за что вас любить? Таких, как вы, девушки не любят. Они любят молодых, длинноногих, политически грамотных. А вы скоро умрете. И никто не напишет о вас в газете: "Еще один сгорел на работе". И на могиле не будет сидеть прекрасная вдова с персидскими глазами. И заплаканные дети не будут спрашивать: "Папа, папа, слышишь ли ты нас?"
- Не говорите так! - закричал перепугавшийся Паниковский. - Я всех вас переживу. Вы не знаете Паниковского. Паниковский вас всех продаст и купит. Отдайте мои деньги!
- Вы лучше скажите, будете служить или нет? Последний раз спрашиваю!
- Буду! - ответил Паниковский, утирая медленные стариковские слезы.
yaplakal.com