Шифрин историю про Садальского рассказал. Садальский — это
вихрь-антитеррор, когда сильно за воротник кинет. Вообще довольно адекватный,
но в определенной алкогольной фазе кошмарный и невозможный.
Короче, приехал Шифрин на гастроли во Питер-град. Поселился в гостинице.
Спит у себя в номере, время полпятого утра. Вдруг страшные удары в
дверь. Тяжелыми тупыми предметами. Безостановочно, с постепенным
наращиванием усилий. Сонный Шифрин выпадает из койки, бредет открывать.
Там экстремально бухой Садальский и с ним какой-то пацаненок лет восьми.
Садальский, отодвинув Фиму, вваливается в номер.
— Ну, цего ты тут? Спис, сто ли? Насол, бля, время… Ну, просыпайся
давай, гости к тебе присли. Угоссяй давай. Водка есь?
— Блин, Стас! Какая водка?! Полпятого утра! У меня концерт завтра! Ты
что, совсем охерел?!
— Есе нет. Не полуцяеца никак. Но скоро, скоро… Цюцють осталось. Надо
тока водоцьки накатить. Водка у тебя где?
Шифрин в трусах офонарело смотрит на пришедших, Садальский деловито
шарится по номеру, пацаненок скромно стоит в прихожей, молчит.
— Водка где у тебя? В холодильнике? Нет, нету. Знацит, где-то цеплая
стоит. Где? В скафу? Тозе нет. Ты ее, бля, где дерзыс? Под подуской сто
ль пряцес? Нет, нету. А где? В цемодане?
— Да нет у меня водки!
— Не сути так со мной. Я гость. Низя гостю говорить, сто водки нет. Я
обизусь и все тут на хер сломаю. Об тебя.
— Стас! Водки — нету!!!
— Бля… Какие страсные слова… И это ты мне, другу? Предатель. Ну
давай тогда, предатель, хотя бы цяю попьем. Цяй есь?
И он опять бойко шарится по номеру, раскрывает шкапчики, находит чай,
ставит кипятить воду. Шифрин одевается, пытается проснуться, пацаненок
молча разглядывает его и номер.
— Фу, цяй-то какой мелкий, куевый… Как больные гномы насрали. Сахар
есь?
— Нет!!!
— Бля… Дозыли… Дазе у предателей цяй без сахара. Нахера тогда
предавать? И номер херовый. Хоросему бы артисту такой не дали.
— Нормальный номер! Это ты ненормальный! Приперся посередь ночи.
Мальчика-то зачем привел?
— Эт Сорокин. Толковый пацан. Слыс, Сорокин, ты не стесняйся, проходи,
садись. Цяй пить будес?
Пацаненок так же молча качает головой. Проходит, садится на диван.
— Фу, и стаканы немытые… И морда сонная. Недовольная. Ты сто, мне не
рад сто ли? Ну и я тебе не рад, иди в зопу. Цяй будес?
— Нет!
— Твое любимое слово, да? Ох и гад зе ты противный! А есе Сыфрин! Знала
бы твоя публика, какой ты в зизни неинтересный… Скусный какой…
Обыденный… Как геморрой после сорока… О! Вскипело. Нистяк, попьем
сейцяс. Бля, ну и цвет… Не цяй, а посмертный анализ моци дистрофика…
Шифрин стоит, чешет в затылке, не зная, что делать. А Садальский
по-хозяйски шарится по номеру, пьет чай и разговаривает с пацаном.
— Будь как дома, Сорокин. Не стесняйся. Ты, Сорокин, мой друг, и Сыфрин
тебе теперь тозе друг. Поговори с ним. Пообсяйся. Он вообсе музык
нормальный, просто сегодня цего-то трезвый. Слыс, Сорокин, а цифир
будес?
Пацаненок снова качает головой. Потом вдруг кладет ногу на ногу, достает
сигарету и закуривает. Тут Шифрин не выдерживает.
— Мальчик, блин! А тебе не рано курить?
И только тут выясняется, что это не пацан, а шестидесятилетний лилипут,
с которым пьяный Садальский всего час назад познакомился на каком-то
пустынном мосту удивительного города Петербурга.
yaplakal.com