Огромная страна содрогалась от этой дури.
Где-то объявился странный человек с круглыми глазами, в
галстуке того типа, который не выделяет человека, а налагает
мертвящую печать невзрачности. Но это была только внешность, --
все было внутри. Он написал нашумевшую докторскую диссертацию о
порождении сорняков культурными растениями. Это было
сенсационное самозарождение новых видов, диалектический скачок,
то, о чем твердил и академик Рядно. Люди открывали журнал и
читали там, что сорняки родятся от ржи и пшеницы, а потом уже
начинают ронять собственные семена. Полоть огород - -- пустое
дело. Если сеешь хлеб, будь готов -- в твоей чисто посеянной
ржице появятся васильки. Таких нелепых порождений в
действительности не было, сенсация должна была в конце концов
сгинуть, как дурное сновидение, -- такова была ее судьба. Но
пока о ней все еще кричали, писали журналисты и оспаривать ее
было рискованно. В другом научном институте некий
ученый-новатор ввел курам кровь индейки и получил в потомстве
оперированных кур птенца с индюшачьим пером. И у этой истории
была та же судьба, что и у вышеупомянутой диссертации, но и о
ней все еще кричали, шум об этом эксперименте был в самом
разгаре. Он переплетался с грохотом, поднятым вокруг неожиданно
открытого зарождения жизни в стакане с сенным отваром.
Открывательница поставила на окно стакан с процеженным через
марлю отваром, а когда через неделю посмотрела в микроскоп на
каплю этой жидкости, там плавал и играл ресничками целый
микроскопический народ. Вдруг прогремело имя Саула Брузжака --
он выдул из куриного яйца часть белка и заполнил пустоту
содержимым утиного яйца. Дерзкий ученый, успешно пробовавший
силы во многих областях, публиковал статью за статьей, описывая
полученного им цыпленка со странным оперением, хотя никто этого
цыпленка не видел. Писатели создавали книги о переделках озимой
пшеницы в яровую и яровой -- в озимую. Где-то сосна породила
ель. Все еще кричали о кавказском грабе, который породил лещину
-- лесной орех. Всем, особенно неспециалистам -- газетчикам,
военным и школьникам, -- вдруг стало ясно: на смену многолетним
вредным заблуждениям пришла пора истинной биологической науки.
Политики стали авторитетами в области травосеяния. У всех
открылись глаза. Те, у кого зрение было устроено не так, как у
большинства, благоразумно молчали, лихорадочно листали книги,
ходили взъерошенные, что-то шепча. И все это была дурь, она
была уже знакома Федору Ивановичу по другим событиям в его
жизни, не относящимся к биологии. Как и те события, она
возникла в массе того недостаточно образованного большинства,
которому легко внушить, что оно-то и обладает конечным знанием
вещей. Этому безумию, как и истории с черной собакой, суждено
было однажды растаять, оставив после себя изломанные судьбы и
тщательно скрываемое чувство вины и стыда.