205
«Перчатки стираем, сушим — и снова надеваем»
Монологи сургутских медсестер, записанные спустя месяц после самоубийства их коллег
На смену Лиле положена одна пара перчаток. У нее в детском отделении 11 палат. Пациентов она должна умыть, переодеть подгузники, сменить белье, перестелить постель, отвести на обед, покормить самого маленького — грудничка. Перчатки одноразовые, но они одни, поэтому Лиля моет их, дезинфицирует, сушит и снова надевает — после каждого пациента. Лиля работает в сургутском тубдиспансере. Сургут — второй по уровню благосостояния город России.
Лиля, как и другие героини этого материала, говорит под запись предельно откровенно, но просит не называть ее фамилию и наотрез отказывается фотографироваться. Люди, которых объединило общее горе — гибель двух медсестер сургутского травмцентра, о которой недавно рассказывала «Новая», — готовы говорить о несправедливости. Но очень боятся за себя и свои семьи. А мы, оставаясь на стороне читателя, не можем не рассказать об этом. Полные данные героинь и подтверждающие их рассказы документы — в распоряжении редакции.
Я встречаюсь с Лилей на автостоянке, где она подрабатывает в свободные от смен в больнице дни. У нее дети и ипотека. Ипотека здесь у многих — город активно строится, высокая рождаемость. В «тубанаре» — окружном противотуберкулезном диспансере — она младшая медсестра, сюда ушла из печально знаменитой «травмы», травматологической больницы Сургута, где недавно покончили с собой две медсестры.
«Работала там много лет в приемном отделении, сейчас ушла и работаю в противотуберкулезном диспансере. Я бывшая санитарка. Когда санитарок сокращали, нас обучили на младших медсестер. Мы младшие медицинские сестры по уходу за больными. Пришла в полдевятого, согнулась с тряпкой — вечером разогнулась. Прибежала в бельевую, воды глотнула и дальше побежала. Раньше нам выплачивали за работу с ВИЧ 25 процентов к окладу. Потом убрали надбавки за ВИЧ, а пациенты-то с ВИЧ остались, их у нас до 90 процентов.
По идее, наши обязанности — только уход за пациентом: поменять памперс, померить температуру, сопроводить куда надо, раз в неделю выкупать, ногти подстричь…
«Но грузят нас всем. Ты и моешь, и стираешь, и чистишь, ты и подмываешь, и обрабатываешь горшки…»
Нет, нам за это не доплачивают. Мы с этим вопросом ходили к главврачу на прием. Выписали все, что мы делаем в течение смены, показали ему. У него такие глаза: «А вам за это доплачивают?» Мы ему показываем все начисления. Нам говорили, что за уборщиц должны доплачивать 35%, чтобы мы мыли палаты. Я ему на стол свои расчетки: «Юрий Аркадьевич, покажите мне, где эти 35 процентов?»
Потом собрание было. Говорили нам, что у нас допсоглашение с оплатой. Но как не платили, так ничего и не платят. Единственное — когда вот эта шумиха началась в травме (два самоубийства медсестер, жаловавшихся на травлю. — Т. Б.), нам выписали премию аж 300%. Никогда такого не было.
Обычно, если я беру мало часов, чуть больше ставки, у меня на руки выходит 45 тысяч — это с надбавкой за работу с инфекцией. А может и 41 выйти. Для сравнения: в Краснодаре с графиком сутки через трое на такой же должности человек 37 тысяч получает. А мы в Сургуте живем. У меня двое детей — два спортсмена, я в них каждый месяц вкладываю 10–15 тысяч, не говоря уже о том, что три кредита, ипотека, да и жить хочется. В отпуск мы ездим через год, потому что раз в два года бесплатная дорога. Иначе никак. Спецодежду покупаешь сам, обувь дают раз в три года, но она настолько неудобная, что носить нельзя.
И все равно это лучше, чем было в травме. Здесь у меня хорошая заведующая, хорошая старшая медсестра, все сплоченные, график нормальный. А в травме, бывало, придешь с ночи домой — а тебя уже вызывают на работу: изменился график. Были планируемые графики, но их никто не придерживался. Летом отпуска не допроситься, никакие пожелания не учитывались абсолютно.
«Новогоднюю ночь отработала — получила 200 рублей»
Вику уволили из травматологии «по статье». Последнее взыскание она получила за то, что не провела генеральную уборку манипуляционной после пациента с гнойной раной. В это время Вика была в операционной с несовершеннолетним пациентом. И то и другое — ее обязанности, не разорваться. Персонала не хватает. Вика и Лиля показывают штатное расписание с пометками об уволенных: за год из приемного отделения, по их данным, ушли 16 человек.
Первое взыскание Виктория получила за запах табака, учуянный лично главврачом. Наказали за курение на территории больницы (врачам и пациентам травматологического центра во исполнение антитабачных требований предписано ходить курить за ограду), хотя с сигаретой Вику, по ее словам, никто не ловил. Этот выговор она получила вскоре после того, как пожаловалась в прокуратуру на снижение надбавки за интенсивность труда. По мнению Вики, единственным поводом для этого снижения был ее отказ выполнять требование старшей медсестры в специальных листах отмечать, какой работой был занят сотрудник на смене. Поминутно.
«Данная документация в больнице не принята. Она придумала это, это ее личная прихоть. Такое только в приемном отделении ввели. Но за эту прихоть, если мы не заполняли, нас лишали интенсивности. Без этой бумажки, пока ты ее не заполнишь, — даже если тебя в оперблоке ждут или в реанимацию надо везти пациента, — ты не получишь надбавку. Это же унизительно! Я пошла жаловаться в прокуратуру и в течение трех месяцев — бах-бах-бах — получила три взыскания. А до этого 11 лет работала без единого.
Постоянные угрозы, оскорбления. Вы думаете, такое только в реанимации, где девочки с собой покончили? Да их старшая по сравнению с нашей… Как-то у меня смена закончилась ночная, и после утренней планерки я осталась в отделении выпить кофе. Прибежала старшая и закатила скандал при свидетелях, что я не имею права оставаться и пить кофе после смены.
Запрещала нам пользоваться туалетом для персонала — дескать, он только для нее, а мы можем и в общий ходить, где пациенты.
Девочек, которые хотели перевестись в другое отделение, отпускали только через увольнение. Внутри одного учреждения, да. Чтобы стаж прервать, нагадить, навредить.
У нас есть манипуляционная, где, по сути, небольшие операции делают. Там работают медсестры, но операционный стаж им не идет, и вредность не идет. Хотя, когда мы присутствуем при экстренных манипуляциях — муж избил, кожный покров сорван, например, — никто не знает, что у пациента: туберкулез, ВИЧ?
У нас в городе колония, заключенных, бывает, тоже к нам привозят. Зэк в непонятном состоянии, руками машет, кровь летит во все стороны. Никакой вредности.
Костюмы медицинские мы покупали за свой счет. Стирать забирали домой.
Сдавали деньги на мусорные пакеты для учреждения. Эти деньги собирала старшая медсестра, либо сестра-хозяйка. Мы сдавали деньги на канцелярские принадлежности. Телевизор себе купили, так его быстро на баланс поставили и смотреть запретили.
Девчонок заставляли нитки хирургические за свой счет покупать. Заставляли стирать перчатки одноразовые: с мылом помыл и повесил сушить. Я отказывалась.
Мы жаловались, мы все инстанции на местном уровне прошли, кроме профсоюза, потому что он у нас номинальный.
Обидно, что развалили слаженный дружный коллектив. А сейчас нам говорит старшая: меня не волнует ни ваша семья, ни ваши дети, ни ваши проблемы.
А трупная комната! У нас нет морга, но есть помещение в подвале, где труп хранится до приезда машины. Раньше там убирала гардеробщица, и ей шла доплата за вредность, потому что там биоматериал. Теперь эту комнату обязан убирать санитар, чья смена идет. При этом специальной обуви и костюма для уборки этого помещения нет.
А после трупной я могу зайти в манипуляционную, где зашивают открытые раны, в реанимацию, где нужна стерильность. И доплату, конечно, я не получаю. Это же теперь моя обязанность.
Люди молчат — боятся. Угрожают им, что «найдут» нарушения с наркотиками и уволят по статье. Кому начинают сильно угрожать, уходит сам. Давят на уязвимых. Например, когда меня увольняли, им нужно было найти людей, которые подтвердят мою якобы виновность. Девочки мне даже звонили накануне и просили прощения: «Вика, я за тебя, но я все подпишу». Одна только что ребеночка усыновила, так ей угрожали в случае отказа жалобу в опеку накатать.
Если б всем давали жить немножко и оплачивали хотя бы, что положено, народ бы не возмущался. Но и платят же копейки. Я помню, новогоднюю ночь отработала — получила 200 рублей. Раньше было совмещение: уходит человек на больничный, я выхожу на его смены — мне платят. Это были внушительные суммы, особенно за ночные смены. А сейчас такого нет.
Постоянно в эмоциональном стрессе находишься. Пришел с работы домой, лег спать, вроде отошел. А на следующий день ты уже начинаешь готовиться на работу, себя накручивать, сидишь и думаешь, что эти гады еще придумают, чего надо бояться. Вот этот стресс как пережить? Невозможно просто. Это еще помимо людского горя, которое постоянно перед глазами. Помню, как-то летом привезли девочку пяти лет, она упала с пятого этажа. У нас на руках в реанимации умерла. Мы с 4-го этажа слышали, как мать кричала, когда ей сказали. И вот нам совесть не позволила вот так, в крови, переложить тело в мешок. Мы ее на руки подняли, взяли таз, стали отмывать волосы от крови. А потом старшая наорала: что вы там делали, не могли, что ли, быстро труп спустить?! Так и жили.
«Внесут в черный список — никуда не устроишься»
Луиза — медсестра туберкулезного диспансера: «Придумали, якобы я перепутала назначения пациентам, и за это за полгода с меня сняли около пятидесяти тысяч надбавок. Я пошла к юристу. Пациенты подтвердили, что препараты принимали, они свои схемы наизусть знают. Я пошла в суд. После этого стала врагом народа. Уже думала, что не выдержу, меня преследовали, подставляли, мне все документы и все, что я делала, приходилось фотографировать. Выиграла дело в апелляции, тогда отстали от меня.
На каждой планерке нервотрепка: главная сестра требует, чтобы мы исполняли работу фельдшеров-лаборантов. А я по сертификату медсестра палатная, это же дополнительные обязанности, на это ставки выделяются. Нас и не обучали этому: за 15 минут рассказали, сколько крови брать на какой анализ и каким шприцем. И все расписались за это.
Главного врача поменяли в конце 2013 года, до этого было хорошо, на полутора ставках можно было тогда 70 тысяч получать. Потом стали надбавки снимать.
Мое отделение раньше было противотуберкулезным, сочетанным с ВИЧ. Потом слово «ВИЧ» убрали, естественно, уменьшилась зарплата. А пациенты те же, по сводке — все второе отделение с ВИЧ, все 40 человек. Работали месяцами без младших медсестер. Санитарок тоже нет. В каждом отделении медсестры работают по двое. У нас бывало, что и по одной оставались. А по федеральным нормативам положена одна медсестра на каждые 15 инфекционных коек.
Люди бояться жаловаться — могут подставить. У нас лежал пациент, который незадолго до смерти отказался принимать АРВТ (терапию, показанную при ВИЧ. — Т. Б.). Написал отказ. А уже после смерти этого человека звонит мне мужчина, представляется участковым и говорит, якобы главврач написал на меня заявление, что я умышленно не давала пациенту терапию. Я потребовала повестку, она так и не пришла. Хотя этот человек еще несколько раз звонил, говорил, будто в подъезде меня поджидает. Я тогда пошла в Следственный комитет. После этого звонки прекратились. Видимо, они думали, что я испугаюсь и сама уволюсь
Контингент у нас сложный, много судимых, наркозависимых. Охрана сидит только на первом этаже. Сейчас на нас повесили обязанность отбирать колющее и режущее у пациентов. А как я у них отберу? Здоровые мужики под два метра ростом. Бывает, ночью я одна остаюсь в отделении с 40 мужиками. Знаете, как страшно? У нас как-то женщина лежала, так они к ней в палату залезли толпой и пытались изнасиловать, хорошо, что она успела закричать и охрану вызвали.
Нас заставляют замачивать белье, испачканное биологическими жидкостями. Делается это прямо в ванной, насколько я знаю, канализация у нас общегородская.
Люди боятся жаловаться, боятся, что их внесут в черный список, и тогда больше никуда в медицину не возьмут.
Но я пошла в суд: если со мной так поступили, дальше может быть хуже».
«Пациент замерз на заборе»
Сургутский тубдиспансер нередко попадает в новости. То пациенты объявят голодовку, то устроят пожар, то жители соседнего поселка Снежный в очередной раз пожалуются на то, что обитатели закрытой больницы свободно посещают сельмаг. Жительница Снежного рассказывает мне, как летом по улицам поселка ходил голый человек со стеклянным взглядом. На вопрос, откуда он, ответил сразу: «Из тубанара». Участковому написали заявление, но дело ничем не кончилось.
«Тут от диспансера по лесу три минуты, тропы проложены, летом костры жгут, даже ночуют тут, когда выпьют. А зимой через сугробы пробираются, как зомби», — показывает место действия местная активистка. На свежем снегу действительно — свежие тропы.
«У них дырки в заборе пропилены, с прогулки прямо и уходят, — объясняет младшая медсестра Лиля. — Потом возвращаются, просятся обратно. А не взять их нельзя. Вообще они должны 8 месяцев терапию проходить, но после перерыва все начинается по новой. В итоге живут у нас по два-три года. Сдаются к нам они добровольно, чтоб получить инвалидность, — тогда им дают социальное жилье тут неподалеку».
Не все побеги заканчиваются благополучно: поздней осенью, по словам сестер, пациент, данные которого есть в распоряжении «Новой», замерз прямо на больничном заборе, запутавшись в колючей проволоке.
«Мой сын спускался с этажа на этаж, там курили пациенты. Внезапно он почувствовал удар по голове и потерял сознание», — рассказывает Ирина Зарипова, мать медбрата тубдиспансера по имени Фанис. Фанис пришел в диспансер сразу после училища. Сейчас ему 27, он лежит в больнице, восстанавливаясь после инсульта. По словам Ирины, именно прессинг и условия труда довели сына до реанимации.
По словам Зариповой, которые подтвердили «Новой» коллеги молодого человека, давить на него начали после того, как он заявил на работе, что в отделение начали проникать наркотики. В конце 2019 года его самого обвинили в употреблении наркотиков (независимая лаборатория не подтвердила положительный результат теста, сделанного в наркодиспансере). За месяц Фанис получил три дисциплинарных взыскания. После нового выговора, в ноябре, он попал в реанимацию с инсультом.
«Нам ставили фальшивые смены, о которых мы не знали, а потом у нас забирали деньги — якобы старшая сестра вместо нас отработала, — говорит медсестра Настя. Она тоже из тубдиспансера. — У меня два раза по 5200 забрала, с одной девочки суммарно 15. Но дело получило огласку, ее уволили.
В нашем отделении на 60 человек положено 23 медсестры. А работают семь. Сейчас перевели еще двоих с другого отделения.
В процедурных кабинетах столики ржавые, баночки для иголок мы сами из дома приносим. Медицинскую одежду дают белую, тонкую — она вся просвечивает. Поэтому покупаем сами костюмы. Сегодня поехала купила клей, скотч, ручки — нечем истории болезней заполнять, нам дают два стержня в год. У меня есть чек, я могу все показать.
По факту я их не боюсь. Но знаю, что, если я сейчас захочу куда-нибудь перейти, меня не возьмут. Тут все друг друга знают. Но если кто-то терпит такое отношение, я терпеть не буду. Оттого что у вас высшее образование, вы от меня ничем не отличаетесь, у вас тоже две руки и две ноги. Мы такие же люди, как вы. Если с вами что-то случится, медсестры будут за вами ухаживать.
Меня спрашивают, чего я хочу? Хочу, чтобы относились уважительно».
© Новая Газета
Размещено через приложение ЯПлакалъ
yaplakal.com