Подпоручик Дуб вытаращил на него посоловевшие глазки, но сообразил, однако, что он не настолько пьян, чтобы не узнать Швейка. Ему тут же пришла мысль, что Швейка послали к нему на рапорт, поэтому он сказал:
— Я сейчас с тобой расправлюсь, Швейк! Увидишь, что с тобой будет...
— Кунерт,— крикнул он Элле,— налей мне еще одну!
Он выпил и, разорвав письменный приказ, расхохотался:
— Это извинение? У— нас— извинения— недействительны! Мы— на — военной службе,— а не— в школе. Так — значит — тебя — поймали в борделе? Подойди— ко мне, Швейк,— ближе— я тебе— дам в морду. В каком году Филипп Македонский победил римлян, не знаешь, жеребец этакий?!
— Осмелюсь доложить, господин лейтенант,— неумолимо стоял на своем Швейк,— это строжайший приказ по бригаде: господам офицерам одеться и отправиться на батальонное совещание. Мы ведь выступаем, теперь уже будут решать вопрос, которая рота пойдет в авангарде, которая — во фланговом прикрытии и которая — в арьергарде. Это будут решать теперь, и я думаю, что вам, господин лейтенант, тоже следует высказаться по этому вопросу.
Под влиянием столь дипломатической речи подпоручик Дуб отчасти пришел в себя: для него в какой-то мере сделалось ясно, что он не в казармах, однако из предосторожности он все же спросил:
— Где я?
— Вы изволите быть в борделе, господин лейтенант. Пути господни неисповедимы!
Подпоручик Дуб тяжело вздохнул, слез с дивана и стал надевать свое обмундирование.