Из какого-то старого интервью Садальского:
— Правда, что однажды вы подрались с Леоновым?
— Мы снимались тогда у Рязанова, в картине «О бедном гусаре...» Там есть сцена, когда я забираю его из тюрьмы, а он на меня налетает: «Сатрапы!..» Ну не могу же я руками хватать человека, если знаю, что его освобожу. Грудью, короче, Леонова тесню, а он шипит: «Ну ты давай, больше напри».
Между тем Рязанов командует: «Еще дубль!» - «Что делать? — думаю. — Я все-таки офицер». Ну и решил взять партнера рукой за грудки, чтобы он до лица не дотронулся, пока мы беседуем. Леонов опять: «Сатрапы, сатрапы!» — и на меня кидается. Я беру его за ворот, и тут он как закричит: «А! А! Ой-ой-ой! А! А!» Просто на груди у него была густая растительность, и я вырвал один волосочек. Леонов надулся: «Работать с Садальским не буду». — «Это я с ним не буду», — парирую. Он: «Пусть просит прощения». Я: «И не подумаю». — «Пускай извинится». — «Не на того напал».
Уперлись оба, и Рязанов сказал, что, если я не повинюсь, со мной расстанется: дескать, таких, как Евгений Павлович, следует уважать. «Все равно не буду», — талдычу свое. В общем, дошло до предела, и тогда меня подозвала Нина Григорьевна Скуйбина — муза Рязанова, фантастический человек, царствие ей небесное. При ней сняты лучшие его картины! Что интересно, когда у нее с Рязановым случился роман, ее муж болел: из-за неподвижности суставов не мог двигаться. Нина за ним ухаживала, оставалась со Скуйбиным до последнего и, пока он был жив, к Эльдару Александровичу не ушла. Грандиозная женщина! Она сказала мне: «Стась, ты знаешь, как мне с Эликом тяжело. Вот он после съемок приходит и, не помыв ноги, так с грязными и ложится, ну как это терпеть? Но он художник. Не сердись на него, Стасик, извинись ради картины». Я кое-как выдавил: «Простите меня!», но Леонов бурчал все равно: «Ненавижу, ненавижу, ненавижу».
И вот последнее озвучивание. Натерпелся с этим фильмом Рязанов: его резали, кромсали, и все время надо было что-то переозвучивать... Из студии нас общей машиной должны были развозить по домам: сначала Леонова, потом меня. Стоим, ждем. Я о нем думаю: «Боже мой, какое чудовище!», а он, очевидно, тоже: «Какая все-таки тварь этот Садальский». Но Леонов все-таки был мудрым. «А знаешь, как писают фашисты?» — спросил вдруг. — «Нет». Не долго думая, давай рисовать на снегу свастику. Я загорелся: «А коммунисты как?» — «Проще». Пятиконечные звезды мы уже рисовали вместе.
От моей обиды мгновенно ничего не осталось. Леонов был мудрый человек. На всю жизнь осталось ощущение, что он гораздо умнее меня... Очень я его полюбил... Вот -журналисты часто спрашивают, верю ли я в Бога. Так вот отвечаю, я верю в хороших людей, и поэтому в любом храме чувствую себя хорошо - буддистский он, католический, или православный. Хорошо там, где нас встречают добрые, светлые люди.
Cпустя годы мы с Евгением Палычем на вручении какой-то премии встретились — он уже после операции был. Мы выходили на сцену поздравлять футболистов, а потом выпили с ним коньячку, и он произнес: «Боже, какие мы дураки были!» Я: «Почему были?» Он в шутку нахмурился: «Опять?»
yaplakal.com