Добью последние в списке из 2235, эти 235 там особенно неудобно читать на небольших экранах, сорри за занудство но жаль бросать.
Двойные согласные завораживают, двойные гласные восхищают, двумя колёсами крутятся дороги, два исключения поперёк общих правил. Вдвоём когда – не чудо ли?
Когда вектор загадочности чувственной неотличим от точки начала координат, то и метаний никаких нет.
Хмур предвкусил послевкусие вкусное, да осторожно серые дорожные развязки бантиками завязал. Северный ветер дул влево, стыли типографией напечатанные озёра, белыми точками светились картографические россыпи возможных маршрутов. Хмур был рад.
Усики шевелятся. Погладь рака по зелёной спинке, ему так мало жить осталось.
Хмур мягко спал и снил себе слова в виде географических названий.
Люфт жизни.
Панда смехом смешливым смеющимся гулко смеялся, сыпал солью крупной поверх слов, сахар языком плавил в сладкую слюну, хвостом двоичным грел лапы.
Хмур спешил: пушечно, пешим королевским шагом пешечные маршруты чертил, сшибал символы, шасси ломал, шоссейные включал рубильники – рельсовыми шрамами, рейсовыми шинами, рисовыми бумагами, разовыми окнами, розовыми ожогами. Три. Два. Раз. Вилка.
Румяный тёпленький бок пирожка, рёбрышки его просвечивающиеся, селезёнка, содержимое желудочка, мягкое белое нутро, податливое тельце. Съешь.
Кот.
Стеклянно, стекольно, остекленело. Хмур неспешно подох, а потом развернул ветра вспять. Вдребезги.
Чёрным кашляет нейронная сеть, сгнила рыбка. Видишь восхищение? А его нет.
Разделённый пополам час едва ли способен уничтожить стратегические запасы ресурсов. Хмур злобно и адресно нарисовал метку.
Жареный паркет.
Как будто вскипятили скисшее молоко.
Хмур хмуро хурму съел, да с хрумом промахнулся.
Карамель в почках, шоколадные кишки, печень из мармелада, глазурью залит желудок, мышцы заварены яблочным кремом, к коже изнутри липнет мёд, склеены патокой железы, лёгочные пузырьки вперемешку с раскрошенным печеньем. Хмур хотел выпить воды, но все сосуды полны были с сахаром сгущённой кровью.
Запах голубой рубашки.
Когда искренность перестала быть ценностью? Искренность перестала быть цельной? Перестала быть ценой? Быть целью?
Резервуары сил включили тумблер в другую сторону.
Крот царапает острое плечо, замкнуло окном через лоб и по диагонали рубашкой. Видишь ток? А он есть.
Душно и иссякло сидел Хмур на самом плюшевом краю раскрошенного хлеба.
Горячий пар, горячий плач и немного соли. Хмур кулинарно ухмыльнулся и понимающе разбил жестяную чашку о клеёнчатый зелёный пол. За счастье.
Порох, горох и овечьи какашки.
Все линии сошлись в одном совпадении, все мысли ушли в одно падение, головой голодной качать – поздно уже: выкачан воздух, резервуары пусты, слова мёртвы, кожи стёрты. Встреча? Взгляд? Подряд рядами идут мысли в одно падение, в одно касание. Дыхание сбито, выстрел точен, пулевое отверстие – десять минут пешком.
И не раз оно ещё так было, и так будет. Пухнут буквы, стынет сила. Восхищение конечно. Воспаление? Конечно! Было сыро. Стало хмуро.
Горло.
Хмур ел сыр и спал диван.
Пятьдесят три велосипеда.
А началось всё с сахара.
Надоело и устало Хмур брёл вперёд. Амбразуры были тщательно вычищены и отполированы. Смыслов не было, были буквы.
«Переплётные письма, опоздать на долгую секунду и потерять из-за этого всё, увидеть идеал, быть идеалом, быть с идеалом, ломать лоб, не уснув проснуться, не упав подстелить, белый ток, короткий квадрат, чужой диван», – Хмур наставительно перечислял Панде страшные вещи и жёлтые деньги.
Хмур в качестве ежеутреннего ритуала устраивал себе самодостаточные чтения за чашечкой горячего ароматного слегка подгнившего для большего вкуса какао. Процесс вёлся громко, молча и пафосно, книга называлась «Технологизация техничности выходного продукта ментальной деятельности».
Панда десятично топтался позади створки и усиленно повышал связность трёхуровневого графа пространственности. Получалось медленно и как-то уныло. Спор шёл издалека, логистика никак не клеилась с актуальностью, а раскладка объект-предмет вообще отказывалась существовать в пределах граничных условий. Панда злобно шипел и нервно грыз телефонный провод. Было по-академически вязко.
Кашляя буквами, Хмур брёл неспешно вдоль огней по дымной дорожной разметке. Дождило немилосердно.
Бежевый вельвет.
Мёдом вымощенная площадь, лошади мощные, сонные их уши, сочные глаза, круглые крупы, крупные копыта. Пытка удалась.
Было прохладно, шоколадно, мягко и вкусно. Хмур ел торт.
Раз очарование, два очарование, три очарование, разочарование.
Мухи в животе, мокрицы в суставах, муравьи в дёснах, гусеницы в мышцах, осы в позвоночнике, бабочки в веках, моль в ногтях, в мозге – червяки.
Йокодзунно зевнув, Хмур включил лето и методично заснул.
В коленной чашечке взболтать лица желток, творожный глаз запечь в пустой духовке. И, фаршированный хребет приправив водкой, слоёный мозг подать гостям к столу.
Горстью копошились жучковатые насекомые где-то под тёплой кожей.
Под расслоенными мозговыми клетками теплилось что-то зелёное, но Хмур хорошо знал, чем это обычно заканчивается, и потому лишь спокойно вытирал яркий пот с сочащегося лба. Все поезда рано или поздно разменивают стук на платочки – стоит ли тогда хранить жёлтые билетики со штампами?
Ожидание жило в жилах: жарко, жадно, жирно и жухло. А ведь всего на одну букву больше – и можно было бы выиграть.
Хмуру было тяжелее тяжёлого следить покрасневшими прожилками спинного мозга за душещипательным развитием событий на соломенной арене, но действо своей непререкаемостью не оставляло ни других вариантов, ни возможности уснуть. Хмур аккуратно прикрепил ещё одну свежеубитую бабочку к вертикальной шершавой поверхности бумажного стенда и, достав ещё одну булавку с перламутровым шариком, приготовился к следующей жертве. Пахло пуговицами.
Йокодзуна.
Мёртвые верблюды – поперёк пустынь из листьев.
Хмур сидел на тёплых ступеньках и аккуратно отдирал корочку запёкшейся крови от ссадины на коленке. Сосредоточенность наливала мышцы упругой силой, а рот наполнялся сладкой слюной. Было больно и приятно одновременно.
Если больно – значит, живой.
Оранжевая рубашка едва ли сравнится по вкусу с тухлым апельсином. Да и с гнилым тоже.
Ногтевое плато – под пальто и дальше, это сизых крыльев амфибрахий.
Известь неплохо рифмуется, только повод ли это для радости?
Он ел суп.
Далеко-ли, широко-ли, долго-ли летели утки, шутки шуткие пищали, охлаждали лапы ветром. Забирали клювом небо, перьями встречали солнце, долго-ли летели утки, долетело их немного.
Цемент с изюмом – кто-то гулял по территории стройки и случайно порвал полиэтиленовый пакет из ближайшего продуктового супермаркета.
Авто «Ответчик».
«Сила Воли и Воля Силы – весьма странные имена», – думалось Хмуру.
Комодные жучки ко многим говорят.
«Громко прихлёбывая торфяной чай из огромной фаянсовой чашки с синей каймой, грют то и дело выпячивал розовую нижнюю губу и влажно дышал на русые с рыжиной роскошные усы». Хмур и Панда мирно читали сказки.
От сильного позитива у него дёргался глаз, и выпадали волосы из подбородка.
Категории сапожника и сапог пахнут ацетоном. А так можно было бы и использовать.
«Пустота лишь подчёркивает соседнюю полноту, поэтому везде, где пусто, нужны шаги по периметру, и сразу будет полно», – Хмур почесал палец и веско добавил: «Это важный из первых принципов динамического существования в четверге».
Забылось сбывшееся, затянулось съедобное в кишечные тракты, желудочный сок вытек из носа. Затекли яблоки под веки, вехи расставлены, растравлены цифрами голые плечи. Апчи. Будь здоров. Спасибо. Пожалуйста.
Пол тора.
Панда сосредоточенно хрустел фильмотекой, а Хмур курил малазийскую серую сигару, выпуская дым в форме правильных семигранников. Ну чем не идилия?
«Я помню все свои пароли, но забыл имя собственной ноги!» – Хмур печально пожал плечами и выпил текилы. Бум.
Съев рюмку, Хмур вымыл водку тёплой водой и смачно откусил шуршащий полиэтилен зелёного цвета. Было зимно.
Симка рта.
Мясная конфета.
Пишу шипу шипящим щим?
Хмур очень трепетно и крайне аккуратно относился к упорядоченности. Отношение это было непродуктивным, но совершенно искренним, поэтому извечное «сыр в мышеловке» и прочие мифологизированные структуры неосознанных общественных стандартов были тут неуместны.
Задумчивость последовательна лишь в том случае, когда она вырождается в сколь угодно ментальное действие, но при условии абсолютной событийной осязаемости происходящего.
Деньги.
Хуже лучшего только среднее.
Сто это куча, однозначно и бесповоротно.
«Абрикосовый кокос – осами осажен. В срок», – эти стихи Хмур помнил с детства, хотя стихами это можно было назвать лишь с большой натяжкой, да и с детства тоже не особо понятное дело было. И тем не менее.
Плюс – как полюс флюса. Полис лиса. Минус скунс. Скис из кис эскиз.
«Когда страшно, то немного холодно под языком, как будто от мятной конфеты, а когда больно, то конфета как будто застряла где-то, и карамельным тромбом не даёт крови течь ни выше, ни ниже», – Хмур перевернул страницу и глубоко задумался. Потом задумался мелко, откашлялся и допил почти забродившие по дну чашки остатки чая.
Нехорошо, когда по сгибам и сквозь локти, надо бы поперёк, да ещё смазать, да таблетку сладкую в ротик, чтоб не пахло ни железом, ни водой, а только чистый самогон в стакане и хлебушка масляного пара-тройка кусков.
Один аковый аршин снега.
А когда случится случай выраженной вырожденной матрицы, всё станет на места, встанет и будет по правилам, ибо сигареты и водка взаимны, а телу так хочется отдохнуть от мозгов.
Фермерская анафема – она как кажущаяся красной тёмно-розовая стена.
Хмурым утром хмурому Хмуру срочно захотелось что-то изменить в жизни, что он и не замедлил сделать. Получилось не очень-то удачно, и ему подумалось: «Надо ещё раз что-то изменить в зижни».
Маринованные зубы в хрящевом соусе.
«Вытяни шею, втяни слюни, забудь ноги, вспомни пот». Никто не знал, зачем этот негуманный лозунг был написан на стене. Моча уже давно высохла и потемнела, но буквы были ещё хорошо различимы, и Хмур часто искал в нём утешения долгими зимними рукавицами.
Фасолевое всемогущество консервной банки пасует перед обычным затупленным ножом с обломанным кончиком. Хмуру всегда нравились такие изощрённые бытовые драмы, а вот Панда предпочитал почему-то разбавлять клюквенный кисель огуречным рассолом.
Шоколад протух, и в нём плавали мёртвые мушки. Трещины когда-то мягкого зефира были покрыты яркой плесенью. Всё – даже гнилая карамельная конфета, прилипшая к грязной ложке, – говорило об эмоциональном подъёме и радостном предвкушении новой жизни.
Панда пахуче пах в пах.
Созвучие несоцветно. Кого? Чего? Когда? Внутренние процессы опять предопределили внешние, и Хмуру не оставалось ничего иного, кроме как замолкнуть. «Когда же мне останется хоть кусочек от ничего иного кроме как замолкнуть?» – думал он, выкладывая из пластика слово «жердь».
Когда в червячках заводятся орешки – значит, пора обедать.
Наконец-то мусоропровод пригодился для полезного дела: Хмур бечёвкой привязал к нему металлический велосипедный насос тысяча восемьсот третьего года выпуска и не без удовольствия почистил все ковры.
Хмур всегда помнил, что никогда не следует добавлять воск в битое стекло. Хмур никогда помнил, что всегда не следует смешивать марлю и чёрный шрифт.
Скобяная избушка тем и хороша, что водка в ней всегда ровно двадцать градусов от пола, а единственный щербатый стакан имеет на десять с четвертиной градусов больше.
Если нагретыми пятирублёвыми монетами прожечь тонкую кожу чуть пониже лопаток, то получится именно то, чего желает рассыпчатый рассыпанный чистящий чистый порошок.
Мёд тёк.
Молочная кислота оказалась такой же сладкой, как боль. «При чём же тут кислота», – недоумевал Хмур, кромсая пальчики двадцатью сантиметрами гостиного ножа. Фаланги хрустели, сок капал, а на плите уже весело булькала почти готовая луковая похлёбка.
Недосып – это заболевание, когда есть сыпь, но она всякая недо, то есть, не полностью ценная. Хмур болел ею хронически и жадно. Когда болеть надоедало, он отрыгивал и, привычно почёсывая лысый локоть, шел предаваться сну. Истинный предатель сна.
Очень нужно выдержать. Сливы. В сиропе. Не развлечения для, а чтоб стало радостно.
На столе стояло два килограмма настоящего красного рома. «Ромашку тебе в пасть», – невнятно бормотал Хмур, пытаясь неловкими пальцами почистить маленькую мандаринку. Кустарно сделанный, но прочный черпак был уже наготове, и Панда испуганно вылизывал себе уши – уж он-то знал, что бывает, когда на столе стоит два килограмма настоящего красного рома.
Панда двоично чирикнул, Хмур аккуратно обмакнул толстый, ломящийся от жирного фарша пельмень в сметанную жижу, занавеска на потолке затрепыхалась от муссонного порыва пассата. «Пассат бы», – громко сказал Хмур, отложил в сторону мягкий знак и съел пельмень.
«Продаю сосу льки», – гласило дряхлое объявление фонарного столба. Хмур хмыкнул и про себя подивился неограниченности гипотетической людской глупости. Только кретин мог продавать и – уж тем более – сосать льки.
Самое главное в жизни – это сама главность жизни и ничего самее и главнее не может вообще быть, потому как не будь главность и самость жизни значимы, их не было бы вообще – ни самой, ни главной, ни жизни.
Всё было ново. Гиреево, разлитое на асфальте, перово пахло чем-то жёлтым. Они громко захлопнули крышку и выехали на шоссе. Энтузиастов не было, по мокрым полосками бродили птичьи лапы. Авиа-моторная лодка взвыла и помчалась на площадь. Ильича тоже не было. Марк, систская дама и зеркало дальнего вида были неподвижны. Третья Ковская повернулась ко второй и пафосно чихнула.
Каждый раз, когда с дерева падал орех, Хмур выцарапывал ещё одну окружность на чугунном чайнике. Потому что всё в этой жизни надо держать под контролем.
Мусоропровод был изящного зелёного цвета и с резиновой гафрированной насадкой. Глубокомысленное «хуит», неаккуратно нарисованное белой масляной краской, как ни странно, не имело под собой никакой нецензурной подоплёки.
Панда любил грызть потолок. После особо удавшихся сеансов он громко и восьмерично хихикал, а Хмур морщился, брезгливо вытирал лоб рукавом халата и злобно пинал некомпетентный мусоропровод.
Однажды Хмур нарисовал на стене лебедя. Когда розовый фломастер закончился, он взял синий, потому как других-то фломастеров у него не было, только эти два, да поломанный футляр от грифельных карандашей. Так и остался висеть на стене розовый лебедь с синей тонкой шеей, а вместо глаза у него был гвоздь.
«Какая же нервная, наверное, эта система» – подумал Хмур Сердит и аккуратно вырезал из валенка идеально ровный ромб.
yaplakal.com