Август выдался удивительно мягким и благостным. Свирепых сибирских кома
ров, которые обычно как раз в этот месяц разворачивали последнее решающее наступление на человечество, на сей раз унесло куда то игрой циклонов.
Пару недель назад случилось, правда, небольшое землетрясение, но по
сравнению с прошлогодним августовским пеклом и лесными пожарами, которые чуть не пожрали и деревню Подвигалиху, и соседнее Самылово, и сам
райцентр — Мантурово, толчки казались неправдоподобно легким испытанием. Словно ждали червонец строгого режима, а отделались тремя годами условно.
Главной неприятностью было то, что в телевизоре теперь пропал сигнал.
— Как то там Андрюша... — ковыряясь резиновым наконечником клюки в
земле, переживала Ангелина Степановна.
С тех пор как от Андрюши ничего не было больше слышно, вечерние посиделки было решено перенести во двор Нины Прокофьевны, благо комары не докучали.
— Нехорошо ему на голове навертели, — покачала головой Анна Павловна. — Растрепанный такой, словно бошку не мыл неделю, да еще и чумазый стал.
Раньше мне он больше нравился. Опрятный такой был, а теперь тьфу! Хоть бы и
не видала его век.
— Зато поправился хоть немного. А то кому он такой тощий нужен? — почти ласково улыбнулась Нина Прокофьевна.
— А в последний то раз чего рассказывал... Про мальчонку этого, который
своего товарища случайно из ружья отцовского застрелил! А потом отцу парнишки убитого позвонил, и тому говорит: на, извиняйся, если хочешь. И все! Дальше,
говорит, в следующий раз все доскажем. И на тебе! — разорялась Ангелина Степановна.
— Ничего, Анатолий из райцентра вот вернется, станет понятно, что там у
них, — уверенно заявила Нина Прокофьевна.
Телевизоров в деревне было всего два.
Один — старый, советского производства, заботливо накрытый вязанной из
белой нити кружевной салфеткой, стоял на почетном месте в зале у Анны Павловны. Он играл роль алтаря под иконостасом пожелтевших овальных фотокарточек
с обветренными временем лицами ее покойного мужа, родителей и глянцевыми прямоугольничками с розовыми физиономиями внуков, которые жили с родителями в райцентре.
Второй — с Cовершенно Плоским Экраном и надписью Made in Indonesia—
был привезен Нине Прокофьевне ее дочерью из города прошлым летом.
«Горизонт» Анны Павловны был всегда мутен и пуст, так как безнадежно поломался тринадцать лет назад и не был выброшен только из пенсионерской солидарности. Плод же японского индустриального неоколониализма в странах Юго-Восточной Азии работал исправно, и каждый день Нина Прокофьевна торжественно расчехляла его, приподнимая паутину стираных кружев и осторожно нажимала кнопку на пульте.
Зимой паломничество к ней соседок начиналось еще утром: по Главному каналу страны объясняли, как правильно дозировать мочу, чтобы избавиться от остеохондроза, и убедительно показывали, как побороть метастазы при помощи сырого
мяса. Летом с утра надо было спешить на огород, зато вечером можно было поохать над невероятными историями человеческих страстей, сочиненными за косяком сценаристами второго Малахова.
Новости в деревне глядел только Анатолий, остальные никаким политикам не
верили, да не очень-то и интересовались московскими информационными абстракциями. Раз в год, когда Президент, по слухам, обещал поднять пенсию, случалось,
включали программу «Время» — чтобы удостовериться. Чтобы не попасть впросак перед стервозной почтальоншей, которая раз в два месяца привозила из райцентра конверты с редкими купюрами, вихляя восьмерками велосипеда «Орленок»
по выбоинам единственной дороги.
Но внеочередное повышение уже свалилось под мартовские выборы, и в августе от Москвы ничего хорошего не ждали даже самые ярые оптимистки. Нет
новостей — да и шут с ними. От них сплошные расстройства, а про политику
уж всегда соврут, это в деревне твердо знали еще с тех пор, когда телевизор
«Горизонт» только-только вылупился из картонной коробки с надписью «Не
кантовать».
— Да вон же он едет! — привстала со скамьи дальнозоркая Анна Павловна. — Анатолий! Толя!
Гонец, отправленный за истиной в райцентр, смотрел вперед несмело и руль
держал неуверенно. Сначала хотел прислонить свой зловонный мопед к ограде, потом передумал и сообщил от калитки, не приближаясь на опасную дистанцию:
—Вышка повалилась ретрансляторная! Говорят, скоро подымут. Когда трясло,
она и вылетела с корнем. До тех пор — никакого телевизора!
—Это надо же! — всплеснула руками Анна Павловна.
— Заходи, Толя, что стоишь. — Упершись руками в поясницу, Нина Прокофьевна трудно поднялась на ноги. — У меня пирожки, для внуков пекла.
—Спасибо... — Анатолий дыхнул в кулак, закашлялся и замотал головой.—
Не голодный! В Мантурове накормили.
—К своей, что ли, ездил? — прищурилась Ангелина Степановна, не замечая
укоризненного взгляда Анны Павловны.
—Угу.— Анатолий неопределенно качнул головой и на всякий случай крутанул ручку газа, намекая, что разговор затягивается и что ему пора бы ехать.
— А может, мерзавчик налить, а, Толь? — Хозяйка дома, кряхтя, двинулась
к шкафу с пыльными стограммовыми гранеными стаканчиками.
Тот дрогнул, но устоял. Будь сейчас утро, он бы вряд ли был так несгибаем. Но
время легального опохмела миновало, и перед мысленным взором Анатолия маячил костлявый призрак запоя. Именно железный принцип: больше трех дней подряд не пить — позволял ему изящно балансировать на грани алкоголизма все эти
годы, пока его одноклассники и сослуживцы самозабвенно отдавались белой горячке.
Нина Прокофьевна пожала полными плечами и уселась обратно. Анатолий
взял под козырек и отчалил, оставляя за собой рваные облачка сладковатой бензиновой гари. Дочь с зятем и оба внука — городские, приехавшие к бабке на каникулы, — ушли купаться на речку и вернуться должны были только к ужину. Пирогов Нина Прокофьевна успела напечь с утра, картошку ставить на огонь было
еще рано: оставалось время для умственной деятельности.
—Все врет,— высказалась она.
—Про кралю свою? — встрепенулась задремавшая Ангелина Степановна.
— Вообще все, — категорично заявила Нина Прокофьевна. — Не был он в
Мантурове.
—А где же он был? На мотоцикле ведь ездил.
—Вчера дождь шел? Шел. Там от Самылова до Мантурова дорога — колдобина на колдобине, после дождя не лужи, а болота настоящие. А мотоцикл чистый
у сукина сына, — разоблачила авантюриста Нина Прокофьевна. — Значит, даль
ше Самылова не уехал.
—Да что ему в Самылове сдалось? — Ангелина Степановна пригладила шерстяную юбку.— В Мантурове у него девка хотя бы, учительница тамошняя.
—Поругались они, — авторитетно возразила Анна Павловна. — Как, ты не
знаешь?
—Да когда же они успели? На той неделе же ездил к ней...
—Ничего не ездил. Он уж у ней месяц не был! Скажет — к Наташе, а сам—
в Самылово.
—А в Самылове-то что?
—Дружок там его, Витька рыжий. На лесопилке работает. Сидел который.
— Да что я, Витьку не знаю? — Уличенная в некомпетентности, Анна Пав
ловна попыталась восстановить позиции. — Кто мне дрова-то зимой привозил?
—С Витькой и пил. Точно, — с прокурорской убежденностью заключила Нина Прокофьевна.
—Тебе Танька, что ли, доносит? — нахмурилась Анна Павловна.
У хозяйки в рукаве имелся козырь: почтальонша, всех бабок открыто презиравшая, в проницательной и подозрительной Нине Прокофьевне видела себе равного и
иногда делилась с ней сплетнями о самыловской и мантуровской жизни. Плохо только то было, что в этом году деревенские ни на что из газет не подписывались, а пенсия, как ни старались Партия и Правительство наладить выплаты, до Подвигалихи
доходила не чаще, чем раз в два месяца. Июньская же задерживалась и того больше.
— Лучше бы она другого чего донесла, — открестилась от информатора Нина Прокофьевна.
—Да уж... На два с половиной месяца отстают. Макароны-то на что брать будем?
По совести, на четыре тысячи пенсионных рублей в Подвигалихе покупать
было нечего. Сложенное из силикатных белых кирпичей сельпо находилось в
Самылове, и крашенные зеленой масляной краской полки были поровну заставлены скверной водкой, батареями сайры в собственном соку, кондовыми
коробками с рафинадом, расфасованными по бумажным пакетам крупами и
буханками сыроватого серого хлеба. Водка особым спросом не пользовалась,
а сахар, напротив, уходил влет, поскольку в каждом втором доме стоял самогонный аппарат. Все остальное можно было вырастить на своем огороде или
выменять у соседей. У Нины Прокофьевны были куры и фруктовый сад, у
Анны Павловны — подающие надежду поросята и двадцать соток огорода, у
Ангелины Степановны — отелившаяся недавно корова и парники с помидорами.
Натренированные годами реформ, жители Подвигалихи, Самылова и любого
другого российского поселка могли с легкостью перейти в автономный от государства режим, изо всех слабостей позволяя себе лишь традиционную русскую ностальгию по сервелату.
Нина Прокофьевна половину повышенной своей пенсии аккуратно отделяла и
раз в квартал отправляла с мантуровского почтамта детям в город. Ангелина Степановна закупала на все гречку и сахар, потому что уже отпраздновала семьдесят
пятый день рождения и за это время была не единожды учена горьким опытом.
Анна Павловна откладывала сбережения в конверт за иконкой Николая Чудотворца, которая висела у нее в спальне, и дрожала от каждого натужного дыхания
своей старой избы, опасаясь грабителей. И для всех троих нерегулярная подачка
была скорее знаком причастности их деревни к некому необъятному государственному целому.
Макаронный вопрос, изначально риторический, повис в воздухе. Лето выдалось хорошим, в парниках разрослись настоящие огуречно-патиссонные джунгли,
и фаланги начищенных трехлитровых банок ждали сигнала к выступлению: зима не
будет голодной.
Мазохистическая природа русской женщины располагает ее говорить не о том,
что у нее хорошо, а о том, что не складывается.
— Потоскливо без Андрюши-то, — вернулась к своему любимцу Ангелина
Степановна. — Когда теперь вернут?
— Как нам теперь знать, — развела руками Нина Прокофьевна. — Сукин
сын обманул, никуда не ездил. Теперь только если зятя попрошу прокатиться узнать... Да захочет ли он по такой дороге? И так уж матерился...
Конечно, корейские автоконструкторы не могли предвидеть суровых условий,
в которых будет эксплуатироваться их детище. Оно, в общем-то, неплохо держалось, учитывая, что, по южнокорейским понятиям, за Мантуровым дороги не было вообще. Но зять Нины Прокофьевны, взявший под это дело потребительский
кредит, не намерен был ставить на новом автомобиле бесчеловечные эксперименты. Большим одолжением по отношению к его супруге было просто согласиться
ехать в эту отчаянную глушь на машине.
Он, как и все остальные обитатели Подвигалихи, в первые дни переживал телевизионную ломку, механически и обреченно тыкая вечер за вечером в кнопки
пульта якобы для тещи купленного им телевизора. Лазил даже на крышу, исследовать засиженную воронами антенну. Тщетно: Совершенно Плоский Экран показывал лишь эфирную пургу, и приключения сотрудников убойного отдела, которых
до душевного зуда не хватало первую неделю, стали постепенно забываться.
Взвесив все за и против, ехать в Мантурово и проводить там расследование обстоятельств исчезновения Малахова и сериальных кукол зять отказался. На третью неделю по Андрюше скучала уже только сентиментальная Ангелина Степановна. На четвертую, когда родне Нины Прокофьевны пора было уже грузить машину и отправляться обратно в город, из-за холма показался ездок на дребезжащем старом велосипеде.
—Пенсия, — разгибаясь и отставляя в борозду жестяную лейку, предположила Анна Павловна.
—Война! — заголосила издалека взмыленная почтальонша.
* * *
Вместо привычных уже цветных «Аргументов» в ее сумке валялись плохо отпечатанные фронтовые сводки. Хотя фронтов, собственно, никаких не было, да и
война уже три недели как закончилась. И сколько ни читали они мажущиеся свинцовой краской страницы, никто из жителей Подвигалихи не мог понять, как залп
китайских крылатых ракет по Тайваню мог привести к отправке американских
МБР в Пекин, что было неверно расценено в одинцовском бункере РВСН и вызвало ответный удар по США, после чего...
Землетрясение месячной давности оказалось отголоском чудовищных взрывов,
в одночасье обративших в пыль и пепел все крупные европейские, американские и
азиатские города. Все случилось настолько стремительно, что ни правительства,
ни военные командования не успели эвакуироваться. Государств, которых задел
атомный молох, уже почти месяц больше не существовало. О Самылове и тем более о Подвигалихе в райцентре вспомнили только теперь.
Листок прошел по рукам и, обескровленный, упал на скамейку. Люди растерянно смотрели друг на друга, пытаясь найти нужные слова: опровергнуть, поверить, утешить. В голову отчего-то лезли мысли совсем неуместные...
— Андрюша то как же... — прикрывала рот заскорузлой ладонью Ангелина
Степановна.
—Это что же, пенсии то не будет теперь? — попыталась осознать Анна Павловна.
—Кредит можно не возвращать, — почти неслышно добавил зять.
—Да как же мы жить то теперь будем? — запричитала Ангелина Степановна.
В повисшей тишине слышно было, как побрякивал колокольчик на шее у ее коровы и фальцетом звенел первый адаптировавшийся к новой жизни комар. А может быть, это наконец долетел до Подвигалихи отголосок того звука, когда лопнули невидимые струны, протянувшиеся через всю огромную страну из Останкина и
удерживавшие ее за счет единства мыслей и переживаний мало чем похожих друг
на друга граждан.
— Да так же и будем, как жили, — вдруг объявила Нина Прокофьевна. —
Что изменилось-то?
Дмитрий Глуховский
yaplakal.com