Извините если много букв.Но ничего не выбросить.
"От входа послышался шум, веселые вопли. Гирей Мухутдинов, дежурный по части, поморщился: до смены всего десять минут, как раз можно успеть перемыть кости футболистам, продувшим такой важный матч с Перу, страной, которую и на карте не отыщешь!
В приёмную ввели пятерых гогочущих подростков. Все как на подбор крупные, налитые здоровой неистраченной силой. За ними шёл хмурый, как осень в Подмосковье, Бондаренко. Вечный сержант, вечно в разводе, вечно на подмене.
Набросились на парочку, доложил Бондаренко, избили, отняли сумочку... Парню выбили два зуба. Щас он на экспертизе, весь в кровоподтёках. Похоже, сломаны рёбра... Девушка в шоке, на ней порвали платье и трусики. Похоже, пытались изнасиловать прямо при парне...
Гирей сказал одобрительно:
Парень провожал до самого дома?.. Вот я своему балбесу говорю, что девушек надо провожать, а он хохочет: это в твоё допотопное время! А теперь равноправие. Встретились, поимелись, каждый бежит в свою сторону.
Подростки, нагло хохоча, рассаживались на стульях вдоль стены. Один ухитрился закинуть ноги на обшарпанный стол, который сдвинули в угол. Второй, по манерам сразу видно вожака, сказал весело:
Это ты теперь этому защитничку расскажи! Больше провожать не станет.
Гирей покачал головой:
Эх, Головань... Сколько я тебя знаю, ты всё такой же... Ещё в песочнице копались, ты уже чужие ведёрки отнимал. Ну скажи, за что ты их?
Подростки заржали. В голосе дежурного офицера чувствовались усталость и безнадега. Мигом вспомнил, падла ментовская, что они подростки, Уголовный кодекс ещё бессилен!
Головань под смех дружков сказал ещё наглее:
А мужчина должен уметь защищать своих женщин, верно? Вот мы его и потренировали малость.
Вы его покалечили, сказал Гирей.
Ага, ответил Головань довольно. Тебе не ндравится, чурка? Пошел на фиг из Москвы. Это наш город.
Подростки заржали.
Гирей улыбнулся:
Парень, которого вы побили, чистокровный русак. А насчет чурки... Моему прадеду Иван Грозный оставлял Москву в управление, когда отлучался... Целый район носит имя моего деда. Да и не один. Так что это я москвич, а вот ты... Тебя поучить бы, что такое быть москвичом, что такое быть русским, что такое вообще быть человеком.
Ну и хрен ты нам что сделаешь, заявил Головань. У меня старший брат в юридическом, так что я законы знаю!.. Я среди ребят самый старший, а мне только четырнадцать лет!
Гирей задумчиво оглядел здоровенного парнягу. Да, акселерация, о которой узнали лет сорок назад, всё ещё на марше. Когда ему, Гирею, исполнилось четырнадцать, он был вдвое мельче, о девках ещё и не думал, зато каждое лето исправно таскал кирпичи в бригаде каменщиков, подрабатывал, помогал родителям.
Какой это уже у тебя привод? поинтересовался Гирей. И, не дожидаясь ответа, сказал голосом школьного учителя: Ты прав, мужчина должен защищать свою женщину. Кстати, парень это и сделал... А кто не может защитить, для этого существуем мы. Милиция.
Головань заржал:
Ну, дед, ты даешь!.. Вы защищаете! Класс!
Гирей кивнул. Лицо его оставалось на удивление спокойным. Головань оборвал гогот, маленькие глазки впились в лицо дежурного. Обычно на лицах этих ментов крупными буквами написано, как им все это охренело, опять приходится заниматься безнадёжными делами: этих подростков выпустят на следующий день, а им ещё долго оправдываться, объяснять, что ничего особенного в обращении с детьми не превысили.
Да, что-то идёт не так, как всегда. Раньше всё сходило с рук. И грабежи, и разбои, и квартирные кражи. Даже одно изнасилование было, тоже сошло ведь они ещё дети! Так что надо будет взять на заметку, что одиноких девок можно ловить и трахать, шалея от безнаказанности, напоследок бутылку водки затолкать, а потом ещё и пинка, чтобы стекло хрустнуло...
Гирей кивнул сержанту:
Позови Иванчука. Нет, ещё Кленова... У него такие вот орлы домик в деревне сожгли. Он постарается...
Бондаренко недобро посмотрел на подростков, медленно поднялся. От его недоброй улыбки они насторожились. Головань уже не ржал, с широкой рожи медленно сползала улыбочка.
Я ещё Медведева кликну, сообщил Бондаренко. У него сынишка в больнице. Третьеклассник! У него какие-то орлы повадились отнимать деньги, что на школьный завтрак... Попробовал раз не отдать, избили так, что...
Позови, разрешил Гирей, только сам проследи, чтобы он не увлёкся...
Да это было не вчера, успокоил сержант, он уже себя контролирует.
Дверь отворилась, вошли четверо милиционеров. В комнате повеяло грозой. Гирей сказал торопливо:
В шестую комнату, понятно? Нет, лучше сразу в подвал. Здесь у меня чисто... ну, сравнительно чисто.
Головань поспешно встал. Подростки, поглядывая на вожака, торопливо поднимались.
Бондаренко оглядел их сузившимися глазами:
Что-то вы вдруг почтительными стали... С чего бы? Руки за голову, шагом марш вот за этим... Михаил, показывай дорогу. А ты, Костя, смотри, чтобы не ломанулись к двери.
Взяв их в коробочку, вели по длинному коридору, потом по ступенькам вниз, снова по коридору. Похоже, опустились в бывшее бомбоубежище. Затем тот мент, которого назвали Михаилом, отпер железную дверь, отступил:
Заходите, орлы.
Головань с надменным лицом переступил порог. В голове вертелась спасительная мысль, что всего лишь отсидка до утра. Ничего им не пришьют, такой статьи нет, они подростки, утром выпустят, да ещё и принесут извинения. Брат может потребовать, чтобы все было на бумаге...
Комната оказалась вовсе без мебели. Даже без стульев. Простые серые стены, бетонный пол. От стен веяло могильным холодом.
Он пугливо обернулся. В руках у ментов уже были дубинки, а один вовсе держал в руках настоящую бейсбольную биту. Явно отняли у какой-то группы, Головань и сам собирался приобрести такую же.
Ну, ребята, сказал сержант, вы там, наверху, слушали плохо. Сейчас, как вижу, слушаете хорошо. Очень даже внимательно. Ни слова не пропускаете, верно? И запоминаете...
Второй, который с бейсбольной битой, прорычал люто:
Кончай языком трепать. Им это до фени...
Нет, сказал сержант. Наше дело ведь предотвращать преступления, так? Вот я и объясняю им, что обижать людей нехорошо. А ты сразу мстить! Мы, милиция, не мстим. Мы защищаем покой мирных граждан. Вот и сейчас мы всего лишь предотвращаем... Утром их придётся выпустить. Но мы сделаем всё, чтобы они завтра никого не ограбили, не избили, не изнасиловали. А теперь приступаем!
Головань завизжал. Подростки завопили. Четверо двинулись на них, пятерых, но ни сам Головань, ни кто-то из его команды и не подумал сопротивляться: четверо здоровенных ментов это не трепещущие от ужаса жертвы.
Бетонные стены и толстая железная дверь глушили жуткие вопли, хрипы, стоны. Трое месили дубинками, упавших били ногами, а четвертый ходил с битой и высматривал особенно ловких, что, упав на спину и подогнув колени к подбородку, берегли живот и гениталии, умело укрывали почки, а также прятали лица.
Опытные, определял он. Ничего, мы тоже не с дерева свалились...
Взмах биты, хряск костей, невольный вопль, перемежаемый с хрипами. Кровь брызгала на стены. На полу сперва появились капли, а потом все пятеро катались по залитому кровью бетонному полу.
Били долго, умело, зло. Пятеро орлов перестали прятаться от ударов, только стонали, хрипели, вздрагивали. Бондаренко в последний раз ударил Голованя ногой под дых, носок сапога вошел глубоко, вроде бы даже сломал какие-то хрящи.
Всё, сказал он, дыхание вырывалось с хрипами у самого, довольно... Михаил, прекращай!..
Константин перехватил руку Михаила, тот с битой в руке внимательно присматривался к поверженным.
Стой. Тебе ж говорят, хватит!
Бондаренко сказал:
Михаил, успокойся. На первый раз хватит. Это был для них первый раз, понял? Если урока не поймут, то в следующий раз будет не просто сопротивление властям, а... посмотрим. Может быть, попытка обезоружить милицию... с целью завладения... или овладения, как правильно?
Овладения, сказал Михаил с тяжелым дыханием, это когда бабу... А когда тебя...
Тоже овладение, вмешался Константин. Это когда с целью овладеть... тьфу!.. завладеть нашим личным оружием, то это...
Михаил опустил биту. Он тоже тяжело дышал, глаза налились кровью. Это была не та усталость, когда устал, он мог с мешком песка пробежать километр и не запыхаться, но сейчас его душила ярость. Впрочем, сержант тоже ловит ртом воздух.
Вот что, подонки, сказал он громко. Слышите?.. Слушайте... Да, ещё нет закона... чтобы вы получили... не по этому дурацкому закону, а по заслугам!.. Но всё меняется, ребята. Мы начинаем защищать тех, кого обязывались защищать! А Дума... или ещё кто-то... примет законы, которые нужны людям, примет! Иначе мы их тоже... так же... Дума она или Бездумье за дело! Всё поняли?
В ответ слышались стоны, хрипы. Он с силой пнул одного в ребра:
Слышал?
Избитый попробовал скукожиться, но покрытое кровоподтеками тело едва слушалось. Прошептал разбитым в кровь ртом:
Да...
Что я сказал?
Что... будете метелить...
Он закашлялся, изо рта на пол вылетел сгусток крови вместе с выбитыми зубами. Второй сипел разбитым горлом, один глаз уже заплыл, лицо превратилось в безобразную маску.
Сержант пнул его, заодно хрястнул битой по хребту. Переступил, наступил на шею Голованю. Тот лежал щекой на полу, изо рта текла темная кровь, в кашице блестели осколки выбитых ударом биты зубов.
Повтори ты, гнида, потребовал сержант. Громко и ясно!
Головань что-то прохрипел. Бондаренко нажал сильнее, сказал зло:
Не слышу!
Головань сипел, лицо начало синеть. Бондаренко сказал с угрозой:
Не слышу. Придется ещё и шею сломать...
Головань, собрав все силы, просипел:
Больше не будем... Клянусь!
Бондаренко снял ботинок, брезгливо вытер о широкую спину этого вожака. Трое милиционеров отступили к двери, убирали дубинки за пояс. Сержант обернулся с порога:
А если будешь, то помни: в следующий раз сопротивлением властям, как сейчас, не отделаешься. Понял?.. Будет попытка к бегству. Или лучше: вооруженное нападение на милицию. Проконсультируйся у брата-юриста, что в этом случае мы имеем право предпринять... Кстати, скажи, им тоже займёмся. За сотрудничество с бандитами.
Дверь недобро лязгнула. С громким звоном, что отозвался болью в черепах, задвинулся массивный засов.
Долгое время никто не двигался, только слышались стоны, оханье, двое ревели громко, не сдерживая слёз. Сперва началось как весёлое приключение: били стёкла на троллейбусных остановках, пугали прохожих, приставали к одиноким парочкам, хмелели даже не от двух бутылок слабого вина на пятерых, а от сладкого чувства вседозволенности... и вот чем кончилось?
Сука ты, Головань, прохрипел один. Ты что обещал?.. Я родителям сказал, что ушёл к Генке заниматься по алгебре!..
Подставил, гад, сказал второй. Охнул, выплюнул осколки зубов. Кто-то из этих ментов каждому врезал по зубам битой. Нарочито, гад, выбивал, калечил, ставил отметины. Ты ж сказал, что твой брат юрист... Нет такого закона, да?
Головань задвигался, с усилием сел, прислонившись спиной к бетонной стене. Широкое лицо опухло, стало похожим на переспелую дыню. Глаза спрятались в щелки. Его трясло, он сдерживался, чтобы не стучать обломками зубов, и так боль стегает по всему телу.
Нет такого закона, ответил он, едва двигая губами. Брат всё знает... Мало ли что там у них лежит в Думе на рассмотрении!.. Пока закон не принят, его нет. Против нас... незаконно.
Пятый из его группы, самый младший, плакал навзрыд, хлюпал разбитым носом. Ему досталось меньше всех, но он видел, как зверски избивали Голованя, как лупили его друзей, и сейчас в мозгу была только одна безумная мысль: только бы выпустили отсюда живым! Только бы выпустили. Никогда больше, никогда-никогда... Ни за что не пойдёт кого-то грабить, к кому-то приставать, никогда в жизни не напишет на стене лифта словцо, от которого у взрослых перекашиваются рожи... Пусть будет по-ихнему, но только бы больше не били, не калечили... Ясно же видел в глазах этих людей, что в следующий раз отсюда им дорога только в морг...
Лязгнул засов. Дверь с жутким скрипом отворилась. На пороге появился хмурый немолодой мент, под мышкой раструб пожарного шланга. С порога крикнул зычно:
Коля, открывай!.. Дай напор побольше.
Из раструба полилась вода, хлынула потоком, затем ударила с такой силой, что мент прижался спиной к косяку, чтобы не вынесло в коридор. Струя ледяной воды била, как водяная пушка. Головань застонал, попробовал закрыться от твёрдой, как деревянный кол, струи. Руки едва двигались, тело не слушалось вовсе.
Сильная струя двигала тела, вымывала кровь, смывала брызги со стен, уходила в зарешечённое отверстие в полу. Кто-то простонал, стуча зубами как в лихорадке:
Довольно... Мы замёрзнем!
Мент, продолжая поливать, холодно удивился:
Так рано?.. До утра ещё далеко. А ночи и правда здесь холодные.
Ещё минут пять жёсткая ледяная, как смерть, струя безжалостно била в тела, разбрызгивалась от стен. На полу и стенах уже ни капли крови, блестят, со всех пятерых смыло даже намёки на что-то красное.
Наконец плеск прекратился. Снова лязгнула дверь, прогремел засов. Головань поднял голову. Его трясло как в лихорадке, мокрая одежда прилипла, отбирала остатки тепла.
Салажонок, самый младший, снова ревел, но уже беззвучно, безнадёжно. Крупные детские слезы выкатывались из чистых глаз. Только скула разбита кованым сапогом, меньше всего получил, гадёныш, но все равно скулит, стонет, воет...
Головань хотел сказать, чтобы умолк, но самого жуткий страх сковал так, что всё тело пронизывало как электрическим током.
Бетон...ный... пол... прошептал кто-то рядом. Мы... все... воспаление легких... как минимум...
Головань кое-как заставил себя собраться с силами. В этой страшной комнате, когда они лежат в лужах ледяной воды, голос прозвучал неестественно громко:
Дождёмся утра. Нас выпустят, обещаю! Всегда выпускают утром. Для нас нет статьи, брат обещал...
Из дальнего угла Шмендрик сказал хрипло:
Шука ты, Головань. Што мне ш того, што выпуштят?.. У меня вше шубы вон на полу... И колено перебито...
Брат им иск вчинит, пообещал Головань.
А што мне ш твоего ишка, ответил Шмендрик. К тому ше... мы не то напали на них шами... не то шопротивлялишь...
А Зямик, гнида мелкая, добавил мстительно:
Он сказал, что и братом твоим займутся.
Он юрист, сказал Головань, бодрясь. У него все законы!
Ша наш тоше вше шаконы, сказал Шмендрик. Вон привешут твоего брата шюда, отделают так ше... ша шопротивление... Нет, ша нападение на милишию...
Не посмеют, хотел сказать Головань, но язык внезапно примерз. Посмеют, мелькнула паническая мысль. С ними уже посмели. На силу начали отвечать силой.
Утром их вышвырнули. Начальник отделения напутствовал с крыльца:
Это было, как вы понимаете, цветочки. Чтоб запомнили. В следующий раз... а я вас всех знаю как облупленных, так легко не отделаетесь.
Головань шёл, стиснув зубы, хромая на обе ноги. Избитый, униженный, он понимал, что должен бы гореть жаждой мести, но вместо этого его трясло, одежда всё ещё не высохла, ледяной холод вгрызся в кости, заморозил там костный мозг.
А желудок оттягивала глыба льда. Тело помнило, как его били, распростёртого на бетонном полу. Били лежачего, били беззащитного, били дубинками, топтали сапогами.
Сволочи! Сволочи. Сволочи. Неужели в самом деле придётся отказаться от таких ночных развлечений? Эти сосунки, что с ним, уже струсили. Уже вечерами будут усердно сидеть за книжками, учить уроки. Но он настоящая круть!
Но с холодком понимал, что страшно будет даже выйти на улицу. Его бритую голову запомнили. Могут навесить и то, чего не делал. На кого-то, тихого да смирного, не навесят, а ему, крутому и непокорному, присобачат. И загремит на всю катушку. "
Так должно быть.И тогда будет толк.А иначе всё что делается и говорится это как вода в песок.
yaplakal.com