Простите за большое количество букв...
Зал поющих кариатидЛена пришла на прослушивание за два часа до назначенного срока, но все равно оказалась в очереди девятой.
Девушки, собравшиеся в небольшом холле — среди желтой кожи, стекла, хрома и винтажных голливудских плакатов, украшавших стены вместо картин, — заметно нервничали.
Лена тоже.
Девушки исчезали за дверью из матового стекла с интервалом примерно в четверть часа, потом выныривали и шли к выходу. По их лицам ничего нельзя было понять.
Когда по холлу пролетел звон электронного колокольчика и секретарша назвала ее фамилию, Лена вдруг запаниковала и долго не могла засунуть книгу в сумочку, так что секретарша даже нажала на кнопку еще раз. Но по пути к матовой двери Лена пришла в себя — и толкнула ее уверенной рукой.
За дверью оказался небольшой кабинет, похожий на приемную доктора-косметолога: письменный стол, пара кресел и жесткая медицинская кушетка, обтянутая клеенкой. Хозяин кабинета, которого было принято называть «дядя Петя», сидел на кушетке, скрестив мохнатые ноги, и курил сигару.
Дядя Петя был полный мужчина лет пятидесяти с голым черепом и мясистым лицом в стильных прямоугольных очках. Несмотря на свежевыбритость, он выглядел небритым: его полуседая щетина была так непобедимо густа, что казалось, будто он только что посыпал голову пеплом сигары, а для полноты покаяния втер некоторое количество еще и в щеки. Одет он был как ребенок — в мятые белые шорты и футболку с радужной надписью:
Taliban Ichkeria
Некоторое время он глядел на Лену, пожевывая сигару. Затем указал на стол и произнес:
— Раздевайся и залазь… То есть наоборот — залазь и раздевайся.
Лена была в курсе, что петь придется голой, но все-таки испытала шок, поняв, что все произойдет не на подиуме, а на письменном столе в прокуренной комнатенке. Как-то это выглядело несерьезно. С другой стороны, место было самое серьезное, какое только бывает, это она тоже знала.
Обнаружившийся диссонанс мог означать только одно — ее представления о серьезном и несерьезном не соответствуют актуальной действительности. Такое с ней уже бывало в жизни. Поэтому, отбросив сомнения, она залезла на стол и быстро обнажилась.
— Пой, — сказал дядя Петя.
— У меня флэшка с музыкой, — ответила Лена, — есть куда поставить?
— Давай без музыки.
Специально на этот случай у Лены была приготовлена песня про Югославию, которую пели «Татушки» — она очень выгодно подчеркивала ее тонкий чистый голосок. Лена запела:
Над вечерним Дунаем разносится
белый цвет белый цвет белый цвет…
— Ногу подними, — сказал дядя Петя.
Лена покраснела и, продолжая петь, подняла левую ногу, согнув ее в колене. Стоять на одной ноге было неудобно, но можно. Она развела руки в стороны и попыталась придать своей позе максимальное изящество.
Стыд наполнил ее голос какой-то особо пронзительной хрустальной чистотой. Дядя Петя даже не смотрел на нее — так, может, глянул искоса один или два раза. Он занимался своей сигарой, которая слишком сильно прогорела с одного бока. Озабоченно смазывая слюной проблемную область, он пускал струи дыма в потолок, но раскурить сигару равномерно никак не получалось.
Когда Лена второй раз пропела «Ты уходишь в огонь, Югославия, без меня без меня без меня», в голове дяди Пети, видимо, сработало какое-то ассоциативное реле. Он стряхнул с сигары пепел, сморщился и сказал:
— Хватит. Давай что-нибудь другое.
— А ногу можно опустить? — спросила Лена.
Дядя Петя отрицательно помотал головой. Лена к этому времени уже порядком устала — и сделала ошибку.
Она запела «Колеса любви» «Наутилуса». Это была красивая песня, но с неуловимым и как бы скользящим мотивом, и петь ее следовало только под музыку.
— Это знала Ева, это знал Адам, колеса любви едут прямо по нам… — начала она, но через несколько секунд дала такого явного петуха, что замолчала от смущения, а потом начала заново.
— Не надо, — остановил ее дядя Петя.
Положив сигару на край кушетки, он сделал пометку в блокноте.
— Можно ногу опустить? — опять спросила Лена.
— Можно, — кивнул дядя Петя. — Можно уже одеваться.
— А декламация? Декламацию будете слушать?
— Нет.
Лена слезла со стола. Она чувствовала, как на ее щеках разгорается румянец позора, и ничего не могла с этим поделать. Ей было очень неловко, и, одеваясь, она смотрела в мусорное ведро — словно смирившись с тем, что отныне ее место именно там. Пелевин "П5"
Это сообщение отредактировал pvgdrk - 16.03.2012 - 19:55
yaplakal.com