Продолжение, часть 38
«Белые ночи»
(часть 37 здесь)
Начались съемки. Главному герою, Михаилу Барышникову, мои услуги не требовались — русский акцент у него был безупречный. Мы познакомились, он был у нас в гостях в камденской квартире с красивой француженкой из балетной труппы, ушел не поздно, объяснив, что ему «еще девушку е*ать». На съемочную площадку приходил рано — разминаться, репетировать.
Я видел вблизи его ноги, травмированные, зашитые, которые он, преодолевая боль, растягивал по утрам. В разговоре был немногословен, хотя мог цитировать большие куски из стихов Иосифа Бродского, с которым дружил.
Барышников и Америка понравились друг другу, карьера у него там сложилась блестящая — он стал художественным руководителем престижного театра American Ballet Company, много снимался в кино и на телевидении, создал свой Baryshnikov Art Center в Нью-Йорке, получил степени от трех университетов.
Дурные сны, из которых родился сценарий «Белых ночей», в жизни, наяву, не сбылись. С 1974 года, когда Барышников остался на Западе, в Советский Союз, а потом в Россию, он не возвращался никогда.
Вот история, которую он сам мне рассказал. Находясь с театром на гастролях, Барышников познакомился с Миком Джаггером. Джаггер жил в том же отеле: вместе с «Роллинг Стоунз» он приехал выступать на большом стадионе.
Джаггер много знал о Барышникове, Барышников кое-что слышал о Мике Джаггере — короче, они решили вместе пообедать. На обеде Мик Джаггер, заметно стесняясь, пригласил Барышникова на свой концерт. Барышников приглашение принял, потому что этот концерт был дневной, и хоть до стадиона была около сорока километров, после концерта он успевал в театр на свой спектакль.
Столь высокого гостя посадить нужно было особо — Барышникову поставили стул прямо на сцене, да не за кулисами, а перед публикой, на одном из языков сценической площадки, по которым Мик Джаггер носился во время концерта как угорелый.
Видно было хорошо, слышно было тоже хорошо, даже слишком, поскольку гость сидел неподалеку от титанического размера громкоговорителей, изрыгавших звук как Везувий в последний день Помпеи.
Происходившее во время концерта — полет Мика Джаггера на веревке, подвешенной с вертолета, над головами зачарованных зрителей в лучах прожекторов, тучи конфетти, изливаемые на публику из огромного шланга, розовые дымовые завесы, световые эффекты и так далее — мы описывать не будем, ибо перо наше решительно не в состоянии этого сделать.
За кулисами Барышникова ждал лимузин, который бесшумно домчал его в театр. В театре было тоже как-то странно тихо, и, разминаясь на сцене, Барышников вдруг понял, что он не слышит обычных звуков оркестра, который разыгрывается перед началом балета.
Выглянув за занавес, он увидел, что музыканты были все на местах и пиликали вовсю. Вот тут-то Михаил с ужасом понял, что он оглох, что музыки он не слышит и, стало быть, исполнять сольную партию в балете тоже не сможет.
Поднялась паника, вызвали врача. Врач осмотрел и сказал, что волноваться не надо, что слух к утру восстановится. «То есть как это к утру?! — возопила театральная администрация. — Нам через десять минут надо занавес поднимать!»
Прошло 10 минут, 15, 20, полчаса. Минут через сорок ватная тишина вокруг стала понемногу оживать, Барышников начал слышать звуки, доносившиеся как бы издалека, а еще минут через десять было решено поднимать занавес.
На следующее утро Мик Джаггер позвонил Барышникову и спросил его, понравилось ли ему и что он думает о концерте с профессиональной точки зрения?
«Спасибо большое, — ответил английскому Мику русский Миша, — впечатление у меня осталось незабываемое!»
«Действительно, — сказал мне в заключение Барышников, — концерт был потрясающий, я до конца своих дней его не забуду!»
Размещено через приложение ЯПлакалъ
yaplakal.com