Гляжу, тут минусят активно, видимо те, у которых билет купленный и понимание, только одно - всех куплю, всегда отмажусь.
Заясню, для общего понимания, если хотелось покачать права, то это - нужно было делать до отправки. А, раз поехал - назвался груздем, полезай в кузовок. И, рассказывать, что я - не я и лошадь, не моя - уже поздно.
По этому недотепе, который сейчас прямым ходом на зону уедет - уже написано.
Конечно, литературный вымысел, но, подмечен верно. Он бы прочитал это, может еще пригодится )))
Гражданин Плотников по кличке Бык сидел в камере номер три изолятора временного содержания. Он был здесь впервые. Хватали его многократно, доставляли в ближайший райотдел, какое-то время мурыжили – и отпускали.
Бык ошарашено осматривался. Три метра в ширину и пять в длину. Справа вдоль стены сплошные деревянные нары, отполированные до лакового блеска телами его многочисленных предшественников. Постельные принадлежности здесь не выдавались. Сзади толстая, обитая железом дверь, впереди зарешеченное, закрытое «намордником» и густо заплетенное проволокой окно, почти не пропускающее ни света, ни воздуха. Бетонные стены покрыты грубыми ноздреватыми наплывами. Все. Он шагнул вперед, в углу нар что-то шевельнулось. Нет, не все. Тщедушный замызганный мужичонка лет сорока пяти. Сокамерник. Возможно, «наседка».
Бык еще раз осмотрелся.
– А хезать куда?
– Так выводят три раза в день, – пояснил сосед. – Приспичит, постучишь, может, лишний раз выведут.
– А могут не вывести?
– Могут. Лишний раз не положено.
– Куда ж тогда?
Сокамерник вздохнул.
– Тогда, милок, только в штаны. Потому как в хате оправляться нельзя... Мужичонка подполз поближе, вгляделся.
– А у тебя с животом неладно?
– Нормально...
– Чего ж этим интересуешься? Главнее всего, что ль?
И правда! Бык повалился на нары.
«Вот суки! Чего ж это они так осмелели? И мартышка белобрысая, и ухажер, и халдеи... И Ленка с этажа... На очняках внаглую идут, не собьешь, на испуг не возьмешь... Что-то здесь не то», – лихорадочно размышлял он.
– Слышь, мужик! А сколько здесь держат?
– Когда как, – охотно объяснял сосед. – Когда три, когда десять.
– А потом что?
– Ясное дело – в изолятор везут. В тюрьму.
– Как в тюрьму? – взвился Семка. – А выпускают когда?
– Ну даешь! Отсадишь срок – тогда и выпустят.
«А ведь действительно, этот мент, Крылов, так и сказал: на этот раз не выкрутишься, под суд пойдешь и на всю катушку получишь...» Бык заколотил громадным кулаком по нарам. Раздался глухой гул.
– Суки! Неужели из-за этой бляди срок мотать! И зачем она мне сдалась!
– Ты что, снасильничал кого? – строго спросил сосед.
– Прошмандовку одну трахнул во все дырки! А она заявила!
– Это плохо.
– Еще бы не плохо! Ну да ей пасть заткнут...
– Насильничать плохо, – с осуждением сказал сокамерник и отполз обратно в угол.
От неожиданности Бык даже осекся.
– Чего? Ты что, прокурор? Почему «плохо»?
– Да потому, что в дому люди таких не любят, – неохотно отозвался мужичонка.
– А если я тебе сейчас башку расшибу? – угрожающе прогудел Бык.
– Здесь мы вдвоем, твоя сила, – смиренно произнес мужичонка. – А когда в дом придем, люди нас рассудят...
– Трекнутый какой-то! Какой дом, какие люди?
– Попал, а не знаешь. Тюрьма – дом, а живут в нем люди, – объяснил курьер Гангрены. Он нес малевку, напрямую касающуюся Быка и определяющую его дальнейшую судьбу. – Тяжело тебе придется...
– Ты за меня не беспокойся! Меня дружбаны отсюда вытащат! А если и попаду в тюрьму – что мне кто сделает? Срал я на твоих «людей»! Всем кости поломаю!
Сосед тяжело, с осуждением, вздохнул и ничего не сказал. Бык бушевал еще долго, но мужичонка не обращал на него никакого внимания. И за семьдесят два часа, что они просидели бок о бок, не произнес больше ни единого слова.
Бык не зря надеялся на помощь друзей-приятелей. Известие о том, что его задержали за изнасилование, вызвало в бригаде бурю возмущения. Если бы он замочил кого-то по пьянке, лопухнулся с «пушкой» – тогда хоть понять можно... Но за бабу, которая для того и предназначена! Мало ли что у нее не спросили! Если каждую спрашивать... И эта рука имела наглость заявить!
Крылову после селектора доложили: мол, дружки Быка к Ковалевой стучали, а ее брат их вдребадан разделал...
А в команде Быка всему, что шкуры касалось, большое значение придавали. Зашли бойцы к Пинтосу, поговорили – Слон-то с Голяком пока не разговаривают и смогут ли – неизвестно, узнали про охрану СОБРа да про страшного брата и решили в это дело не вязаться. Нечистое тут что-то, гнилое. Для здоровья полезней в стороне постоять...
А потому надежды Быка не оправдались и через трое суток отвезли его плановым автозаком в следственный изолятор, попросту говоря, в тюрьму.
Попал он в камеру сто четыре – большая хата, на сорок человек, а сидят почти шестьдесят. Железные шконки в два яруса, духота, влажность, воздуха не хватает, полуголые зэки в татуировках – преисподняя!
Подвели его «шестерки» к местному пахану – здоровый, мускулистый, вокруг сосков синие звезды, на груди собор о семи куполах, оскал железный. Сидит на почетном месте у окна, на койке, ноги поджал, курит.
Осмотрел он Семку внимательно, хмыкнул.
– Какой же ты могучий да красивый!
Вроде восхитился, хотя Быку показалось, что издевается.
– А расскажи-ка ты нам, за что сюда попал?
Вспомнил Бык своего сокамерника и хотел что-нибудь соврать, но глядь
– мужичонка тот – вот он! Предыдущим автозаком его отправили – а вот он уже сидит рядом с паханом, на почетном месте и сейчас не кажется ни замызганным, ни тщедушным, вроде напитался силой в этом аду.
«Дом, люди, – вспомнил Бык. – Видно, и вправду ему здесь дом родной...» А вслух грубо сказал:
– За бабу попал!
Вот так! Понимайте: клал я на вас с прибором! Если надо – и постоять за себя смогу!
Знай Бык, что его ждет, он, пока при силах, разбежался бы и виском об угол стола. Но привыкнув другим зло делать, на себя его он не примерял никогда.
– Неужто изнасиловал? – притворно удивился пахан.
– Точно, – вызывающе глянул Бык.
– Хвастал: во все дырки, – сообщил недавний сокамерник. – На людей, говорит, срал. Кости обещал поломать.
Со всех сторон раздался ропот, будто ожил пчелиный рой. Быку стало не по себе.
– Это плохо. Очень плохо.
Пахан покачал головой.
– У нее родинка тут была? За ушком?
Бык сглотнул.
– Не знаю никакой родинки... Пахан сузил глаза.
– Так ты, петух, мою сестренку изнасиловал! – голос его был страшен. Из рассказов о зоне Бык запомнил одно: «петух» – тягчайшее оскорбле-
ние, оно смывается только кровью. Сейчас эта мысль проскользнула в глубине сознания, наполняемого предчувствием чего-то ужасного.
– И его дочку! – пахан показал на бывшего соседа. – И его жену! Кольцо горячих тел вокруг смыкалось.
– Так что с тобой делать?! Давай людей спросим, которых ты обосрал! Что с ним делать, люди?
– То, что он сделал! Потушить! Во все дырки! – понеслось со всех сторон.
– Слышал? Вот что люди говорят. Значит, так тому и быть...
Бригадира схватили за руки, он рванулся и, наверное, сумел бы вырваться, но сзади ударили по голове, на миг свет померк, а когда зрение вернулось, локти были крепко связаны за спиной, а штаны спущены. Чей-то скользкий палец нырял в задний проход.
– Дай еще масла...
– Хватит, перегибай через шконку...
– Подождите, – раздался голос пахана, и Бык решил, что сейчас весь кошмар закончится. Но он только начинался.
– Ему же надо пасть подготовить, чтоб не укусил... Дайте мне кость!
В руку пахану сунули костяшку домино.
– Переворачивай!
Опрокинутому навзничь Быку оттянули губу, пахан приставил – кость к переднему зубу и чем-то сильно ударил сверху. Голова дернулась, молния вонзилась в мозг, сломанный под корень зуб влетел в гортань, Семка забился в кашле. Еще удар – и хрустнул второй зуб.
– Теперь нижние...
Рот наполнился обломками зубов и кровью, сознание мутилось от боли и ужаса, происходящего.
– Теперь порядок, – донеслось откуда-то издалека. – Мы так на Севере собачек готовили... Быка положили поперек шконки.
– Начинайте двойной тягой, потом поменяетесь. И по кругу...
Семку схватили за волосы и запрокинули голову. Рядом с лицом он увидел толстую, раздваивающуюся на конце сардельку. Она приближалась... Бык закрыл глаза. Это было все, что он мог сделать.
Встревоженный Шаман соединился с начальником тюрьмы. Как городские руководители, они были знакомы, неоднократно встречались в кабинетах власти.
– Иван Иваныч, там к тебе попал спортсмен, Семен Плотников. Присмотри, чтоб не обижали...
– Плотников... Вот как раз рапорт... В санчасти он. Изнасиловали со всех сторон, зубы выбили. Зверье! А что мы можем? Лимит – тысяча зэков, а сидит почти две...
Через две недели полностью деморализованный следственно-заключенный Плотников, бывший бригадир по кличке Бык, а отныне и навсегда пассивный камерный педераст по прозвищу Света, полностью признался в изнасиловании Ковалевой. Крылов расколол его и на кладбищенский эпизод.
Плотников получил двенадцать лет и навсегда сгинул в петушиных углах камерных бараков.
Данил Корецкий. Антикиллер.
Скажете, сказка ? Так, сказка - ложь, да в ней - намёк, добрым молодцам - урок
Это сообщение отредактировал Citizen72 - 16.11.2022 - 10:32
yaplakal.com