Пять внедорожников выстроились напротив наших машин и заглушили двигатели. Как товарищи собираются драться, не знаю: двадцатиметровый коридор между линиями наших машин насквозь прожжен ярчайшим светом мощных фар – в ту сторону, где встали джигиты, невозможно смотреть без риска серьезно посадить зрение. И вроде бы условия паритетные, но у нас – четыре фары, а у них – штук двадцать, если не больше, и не в пример мощнее наших.
Джигиты высадились и рассредоточились между своими машинами. Ослепленный светом фар, я не мог толком сосчитать, сколько их там, но судя по голосам и общему шуму, в гости к нам пожаловали не менее двух десятков бойцов.
Федя, приложив к глазам сразу обе ладони, жадно всматривался во вражьи боевые порядки.
– Ослепнешь, – с опасением заметил я. – Не видно ж ни фига, чего глаза мучаешь?
– Ну и как тут можно опознать? – огорчено пробормотал Федя. – Может, сзади зайдешь?
– Эй, там! – крикнул кто-то с вражьей линии. – Борман здесь?
– Здесь! – бодро ответил Федя. – А Хищник здесь?
– Да, конечно! Давай, пусть Борман выходит.
– Сначала пусть Хищник выходит. Он вызов бросил – пусть первый и выходит.
Публика напротив нас загудела, возникло какое-то движение и в свете фар предстал коренастый крепыш: невысокий, почти квадратный – он неспешно стащил с себя куртку, положил на капот и стал снимать футболку.
– Внимание, – негромко скомандовал Федя. – Ежели вдруг попрут – бегом за тачки, чтоб не положили сразу, если будут палить из травматиков. Биты в багажнике. Биться только когда подойдут вплотную, не выскакивать. Держаться кучно, не рассыпаться!
– Так, ну что – я пошел? – возбужденно пробормотал Борман, протискиваясь между «латышами».
– Стоять, – осадил его Федя. – Я – Борман.
– Ну вот, всегда так, – обиженно пробормотал Борман. – Как до настоящего дела доходит, сразу – «стоять»!
– Да ладно, какие твои годы, – успокоил несостоявшегося поединщика Вано. – Вы вот что, юнги – держитесь ко мне поближе. Так – на всякий случай.
– Думаешь, они поверят, что ты Борман? – усомнился я.
Коренастый, между тем, разделся до пояса и вышел на средину площадки, образованной линиями наших машин. Здоровый парень. Я сильно сомневаюсь, что такой тип когда-либо вообще садился за компьютер – и уж точно, он не торчит сутками в Интернете, выискивая «очаги русского сопротивления».
– Думаю, они и спрашивать не будут, – Федя ткнул пальцем во фланг вражьей колонны. – Иди туда, встань боком к фарам...
– Зачем?
– Ты должен опознать его.
– Вы че там, спать легли? – крикнул кто-то от вражьих машин. – Где Борман?
– Не понял?! – насторожился я. – Ты что, хочешь...
– Давай живее, без разговоров!
Я пожал плечами и пошел к левому флангу вражеских боевых порядков. Федя одновременно со мной двинулся к центру поля.
Топ-топ, топает малыш...
Куда он топает, этот долбанутый малыш-камикадзе?
Прямо в пасть врага.
Зачем?
Федя так сказал. Значит, это правильно. Надо топать.
Ноги ватные, мир привычно дал по тормозам, сердечко уже не скачет, как кролик, а ме-едленно так бухает изнутри, будто хочет проломить грудь и выйти на волю. Голоса врагов – исключительно басы, наверное, они раньше пели в хоре какой-нибудь тайной сатанинской церкви.
– Эй! Ты что, перебежчик?
– Типа – ренегат? К нам хочешь?
– Иди качайся, нам такие чмошники не нужны! Как подкачаешься – тогда приходи.
– Ы-гы-гы-гы...
Я ненавижу вас всех. Но вы кое-чего не знаете. У меня при себе есть шесть маленьких смертей. Я не жадный, могу поделиться...
– А, понял – это, типа, судья в поле!
– Точно – типа, рефери!
Я остановился на уровне крайней вражьей машины и повернулся лицом к поединщикам, стоявшим напротив друг друга в центре площадки.
– Давай мы тоже выставим рефери! – предложил особо противный бас откуда-то из толпы. – Типа, чтоб все «по-чесноку» было. Кто пойдет?
– Хорош галдеть, – сказал кто-то совсем рядом и от крайней машины отделилась высокая фигура. – Я сам буду рефери.
Человек подошел ко мне, встал рядом и тоже повернулся лицом к поединщикам.
Это был Руслан – наш последний негодяй из парка.
Ну и – ничего не замерло, не подкосилось и никуда не поскакало. Я и так уже был на эмоциональном пределе, так что просто констатировал: вот он, последний негодяй, пришел сам, стоит рядом, в одном шаге.
– Все, поехали! – скомандовал Руслан. – Пусть победит сильнейший...
* * *
«Хищник» поднял руки к груди и двинулся вокруг Феди, пританцовывая и держа дистанцию в пару метров.
Федя, начисто игнорируя соперника, стащил с себя толстовку, швырнул через плечо назад, снял футболку, кинул туда же и неожиданно двинул спич:
– Мне нужен лучший из вас! Руслан, ты здесь? Вы зачем рахитов выставляете? Руслан?!
– Э, ты кого рахитом назвал? – «Хищник», стремительно сокращая дистанцию, бросился к Феде.
– Бац!!! – Федя наотмашь саданул кулачищем по голове наступающего врага – сверху вниз, будто молотком.
Оглушенный Хищник упал на колени, Федя ухватил его замком за шею, поднял, и, волоча за собой, пошел по кругу, грозно крича:
– Я сказал – мне нужен самый сильный! Руслан – ты здесь? Выходи, сразимся!
– Ага... Это, типа, русский чудо-богатырь, – Руслан глумливо хмыкнул и вдруг, схватив меня за шкирку, рявкнул во все горло: – Мочи!!!
– Аллах Акбар! – дико заорали джигиты и дружно ринулись на поляну. – Аллах Акбар!!!
Вывалившись на середину поляны, толпа мгновенно разделилась на две части. Та половина, что была ближе к нам с Русланом, окружила Федю – в руках у джигитов были милицейские дубинки с поперечными ручками. Вторая часть на диво слаженно развернулась в цепь и неспешно двинулась к нашим машинам, ведя прицельный огонь из травматических пистолетов. На поясах у них тоже были дубинки – по-моему, даже в штатных креплениях, как у настоящих милиционеров.
– Ну че, свинка, – тебе мало было в Леоново? – Руслан развернул меня к себе, схватил за грудки и крепко встряхнул. – Мало было, что твою бабу от...ли?
Хватка у него была, как у бульдога, и вообще от этого человека веяло колоссальной мощью: мог бы, в самом деле, выйти и сразиться с Федей – еще неизвестно, чья бы взяла.
– И че ж ты, свинка, сюда приперся? Че ты в интернете всякую х... пишешь? Ты смотри, как ты своих друганов подставил, чмо ты х...!
Легко приподняв над землей, Руслан вернул меня в исходное положение, чтобы я мог видеть, что творится на поле боя.
И скверно же было на этом поле, скажу я вам... Федю в буквальном смысле месили – дубины мелькали и вздымались кучно и расторопно, как блестки фейерверка в праздничном ночном небе, джигиты азартно покрикивали, а хриплые Федины вопли, полные боли и отчаяния, были, наверное, слышны за километр от ристалища.
Но Федя хотя бы держался на ногах: толпа вместе с ним медленно смещалась к нашим машинам, он двигался и волок врагов на себе в ту сторону – там убивали его брата и он всем своим существом хотел быть с ним рядом в эту страшную минуту.
А у машин было совсем скверно: после того как джигиты отстрелялись, на ногах остался один Думбадзе. Могучий грузин, пошатываясь и ежесекундно оступаясь, кружился на месте и, глухо рыча, молотил в никуда битой. Он был слеп – видимо, хорошо попали в голову, а может быть, и не один раз. Несколько джигитов, похлопывая по ладоням дубинами, стояли рядом и чего-то ждали, не решаясь приблизиться к нему. Две небольшие группы добивали лежащих на земле – кого именно, я не рассмотрел, но было очевидно, что наше сопротивление было окончательно сломлено.
– Смотри, свинка – богатырь ваш к тачкам ломится, – хмыкнул Руслан, кивая в сторону Феди и на мгновение ослабляя хватку. – Убежать хочет! От нас не убежишь...
В этот момент мне в предплечье ткнулась рукоять револьвера, высвобожденная из-под задравшейся полы куртки.
От этого напоминающего прикосновения я проснулся и пришел в себя.
– Я не свинка, – выдернув револьвер из кобуры, я ткнул стволом в лицо Руслана и нажал на спусковой крючок.
– Тухх!!! – радостно тявкнул револьвер, выплевывая сноп пламени и роняя страшного здоровяка наземь как тряпичную куклу.
– Я не свинка!! Не свинка!!!
Я дважды выстрелил в голову упавшего Руслана, затем выпалил в небо и истошно заорал:
– Я убил вашего главаря! Разбегайтесь!
– Ах ты ж сука...
От вражьих машин ко мне метнулись два силуэта – я тотчас же схлопотал сильнейший удар в голову и опрокинулся на спину. Перед глазами заплясали радужные сполохи, в голове гудело, будто кто-то бил в пожарный набат.
– Руслан... Русла-ан! – силуэты на миг присели у распростертого тела, затем вновь распрямились и подступили ко мне. – Ну, сука, – п...ц тебе...
– Тухх!!! – оказывается, я не выронил оружие при падении – револьвер словно бы сам по себе, против моей воли, выстрелил в первый силуэт, неспешно сместился в сторону второго и в последний раз изрыгнул пламя: – Тухх!!!
Я сел на задницу и помотал головой: все вокруг расплывалось и двоилось – напавшие на меня джигиты ползли к машинам, кто-то из них с подвывом причитал:
– Боевой... У него боевой...
Остальные на мою выходку не реагировали: если на поле боя что-то и изменилось, то только в худшую сторону. «Стрелки», сбившись в кучу и самозабвенно вопя, вовсю молотили Думбадзе, а облепившая Федю толпа в этот момент как раз добралась до наших машин – отступать дальше было некуда.
Нет, это неправильно! Я видел много раз в кино: когда герой убивает главаря, вся стая тотчас же трусливо разбегается!
Я сунул разряженный револьвер в кобуру и попытался встать. Это было непросто – я был оглушен, и ноги мои в буквальном смысле топали в самоволку, причем обе в разные стороны. Встав на колени, я задрал голову вверх и хрипло заорал:
– Руслана уби-и-ли!!! Эй, все сюда!!! Уби-и-ли!!!
В этот момент возле наших машин что-то случилось – что-то непонятное и непредсказуемое.
Как только две толпы, молотящие Федю и Думбадзе, слились в одну, эта вновь образованная масса, только что азартно вопящая и машущая дубинами, вдруг стала разваливаться на части.
Издавая крики ужаса и мешая друг другу, джигиты, находящиеся ближе к центру, пятились назад, а задние по инерции напирали, не понимая в чем дело – и вот это минутное замешательство сыграло свою роковую роль.
Через несколько мгновений стало ясно, что никакого чуда там не произошло – а просто Федя добрался до машины, схватил из салона колун, и, развернувшись, принялся крушить без разбора всех, кто попался под руку.
Мой большой железный брат был страшен и дик. Весь залитый кровью, он молча крутился в плотной толпе, беспощадно кося направо и налево, как ужасный Жнец Смерти: люди падали, как снопы, жуткие крики тех, кто из-за напирающих сзади соратников не мог вырваться из этой мясорубки, в буквальном смысле леденили душу.
Спустя минуту все было кончено.
Несколько счастливцев – из числа тех, кто напирал сзади, бросились к внедорожникам, прыгнули в один из них и умчались прочь.
Остальные лежали на поляне, на небольшом пространстве вокруг наших машин. Ночь была переполнена стонами и проклятиями: с десяток джигитов могли перемещаться самостоятельно и теперь пытались уползти прочь, кто-то, умирая, заходился в агонии, кто-то по-русски звал маму среди неподвижных тел со страшными рубленными ранами и размозженными головами. Хотя, не знаю, по-русски ли – наверное, маму зовут одинаково на языке всех народов.
В центре этого апофеоза сидел Федя с безумным взором, раскачивался из стороны в сторону, и, положив на колени превратившуюся в кровавое месиво голову Думбадзе, низко и протяжно мычал.
Грузин умирал. Самый крупный и могучий из нас, он заслонил собой наших юнг и принял на себя основной всплеск ярости горцев. На теле его не осталось живого места, оно было похоже на сочащийся кровью кусок мяса и буквально семафорило нам мелкими конвульсиями: «Господи, пацаны, как же мне больно!!!» Сил стонать уже не осталось – он только кряхтел, с каждым разом все тише и тише...
Остальные наши были живы, но самостоятельно двигаться не могли – всем им требовалась немедленная медицинская помощь.
Похоже, я пострадал в этом бою меньше всех. Так что заниматься эвакуацией придется мне.
Собравшись с силами, я встал и вытащил свой телефон.
Все, ребята, мне тут надо кое-чем срочно заняться, так что будем прощаться.
Будет время, я вам позвоню из ада. Или из тюрьмы для осужденных на пожизненное. Других мест для себя я не вижу: после того что мы сотворили, нас либо убьют, либо навсегда посадят...
Эпилог
Кем чувствует себя русский в великой стране своей?
Чувствует он себя последним ЧМОМ, обобранный своими же правителями и унижаемый теми, кого он кормит.
Как ведет себя русский на улицах городов своих?
С рабской покорностью склоняет он голову, пропуская блистательные кортежи вельможных воров и не смея просить о правах своих, втоптанных в землю теми, кто поставлен эти права блюсти и защищать.
Как живет русский в стране своей – богатейшей стране мира?
Живет он за чертой бедности, он нищ и ему нечего терять, ибо у него отняли все, что можно отнять.
Но наступает такой момент, когда он, русский, внезапно и остро понимает: это неправильно.
Можно жить, чувствовать, и вести себя иначе.
Жаль только, что постижение этой истины приходит всегда слишком поздно.
Вдвойне жаль, что понимание это дается такой страшной ценой...
отсюда:
http://lib.rus.ec/b/188015/read
yaplakal.com