Бывал дважды, не по своей воле)
Типа командировка если так можно сказать…
Как пахнет Венеция?
Старик Хэм описАл этот запах однажды:
- Ну, а что там еще есть, в этом запахе? - спросил Роберт Джордан. Пилар насмешливо посмотрела на него, с гордостью вспоминая свои путешествия. - Учись, Ingles, учись. Правильно делаешь. Учись. Так вот, после того, что тебе ведено было сделать на пароходе, сойди рано утром вниз, к Толедскому мосту в Мадриде, и остановись около matadero. Стой там на мостовой, мокрой от тумана, который наползает с Мансанареса, и дожидайся старух, что ходят до рассвета пить кровь убитой скотины. Выйдет такая старуха из matadero, кутаясь в шаль, и лицо у нее будет серое, глаза пустые, а на подбородке и на скулах торчит пучками старческая поросль, точно на проросшей горошине, - не щетина, а белесые ростки на омертвелой, восковой коже. И ты, Ingles, обними ее покрепче, прижми к себе и поцелуй в губы, и тогда ты узнаешь вторую составную часть этого запаха.
- У меня даже аппетит отбило, - сказал цыган. - Слушать тошно про эти ростки.
- Рассказывать дальше? - спросила Пилар Роберта Джордана.
- Конечно, - сказал он. - Учиться так учиться.
- С души воротит от этих ростков на старушечьих лицах, - сказал цыган. - Почему это на старух такая напасть, Пилар? Ведь у нас этого никогда не бывает.
- Ну еще бы! - насмешливо сказала Пилар. - У нас все старухи в молодости были стройные, - конечно, если не считать постоянного брюха, знака мужней любви, с которым цыганки никогда не расстаются...
- Не надо так говорить, - сказал Рафаэль. - Нехорошо это.
- Ах, ты обиделся, - сказала Пилар. - А тебе приходилось когда-нибудь видеть цыганку, которая не собиралась рожать или не родила только что?
- Вот ты.
- Брось, - сказала Пилар. - Обидеть всякого можно. Я говорю о том, что в старости каждый бывает уродлив на свой лад. Тут расписывать нечего. Но если Ingles хочет научиться распознавать этот запах, пусть сходит к matadoro рано утром.
- Обязательно схожу, - сказал Роберт Джордан. - Но я и так его учую, без поцелуев. Меня эти ростки на старушечьих лицах напугали не меньше, чем Рафаэля.
- Поцелуй старуху, Ingles, - сказала Пилар. - Поцелуй для собственной науки, а потом, когда в ноздрях у тебя будет стоять этот запах, вернись в город, и как увидишь мусорный ящик с выпрошенными увядшими цветами, заройся в него лицом поглубже и вдохни всей грудью, так, чтобы запах гниющих стеблей смешался с теми запахами, которые уже сидят у тебя в носоглотке.
- Так, сделано, - сказал Роберт Джордан. - А какие это цветы?
- Хризантемы.
- Так. Я нюхаю хризантемы, - сказал Роберт Джордан. - А дальше что?
- Дальше нужно еще вот что, - продолжала Пилар. - Чтобы день был осенний, с дождем или с туманом, или чтобы это было ранней зимой. И вот в такой день погуляй по городу, пройдись по Калье-де-Салюд, когда там убирают casas de putas и опоражнивают помойные ведра в сточные канавы, и как только сладковатый запах бесплодных усилий любви вместе с запахом мыльной воды и окурков коснется твоих ноздрей, сверни к Ботаническому саду, где по ночам те женщины, которые уже не могут работать в домах, делают свое дело у железных ворот парка, и у железной решетки, и на тротуаре. Вот тут, в тени деревьев, у железной ограды они проделывают все то, что от них потребует мужчина, начиная с самого простого за плату в десять сентимо и кончая тем великим, ценой в одну песету, ради чего мы вообще живем на свете. И там, на засохшей клумбе, которую еще не успели перекопать и засеять, на ее мягкой земле, куда более мягкой, чем тротуар, ты найдешь брошенный мешок, и от него будет пахнуть сырой землей, увядшими цветами и всем тем, что делалось на нем ночью. Этот мешок соединит в себе все - запах земли, и сухих стеблей, и гнилых лепестков, и тот запах, который сопутствует и смерти и рождению человека. Закутай себе голову этим мешком и попробуй дышать сквозь него.