У датского фантаста Нильса Нильсена есть шикарный рассказ «Никудышный музыкант» (его легко найти в Интернете). На мой взгляд, он очень подходит к теме поста. Рассказ объёмистый, постарался оставить самую суть, но всё равно получилось много.
Дело происходит в XXII веке. Полтора столетия назад на Земле был принят закон о бездумье. И вот на одном из балов устроители решили показать публике живого скрипача в качестве шутовского номера – мол, глядите, какими смешными были наши примитивные мыслящие предки.
«Дамы и господа! – воскликнул конферансье. – Я с огромным
удовольствием представляю вам нашу сенсацию, нечто совершенно необычайное – последнего в мире настоящего живого скрипача-виртуоза!
Это единственное в своем роде выступление оказалось возможным
исключительно благодаря специальному разрешению нашей превосходной Службы полного довольства. Слава богу, вот уже полтораста лет все разновидности так называемого подлинного искусства запрещены в соответствии с законом, который устранил все, что может разбудить мысль и вырвать человека из его естественного счастливого, бездумного состояния!
Разумеется, все произведения так называемых композиторов – Моцарта,
Бетховена и прочих – давно сожжены. Никто из ныне живущих никогда не
слышал этих сонат, симфоний, концертов, этих… опусов.
Публика разразилась хохотом.
<…>
Вольфганг Бюффон начал играть. В его струнах звучал рассвет, и утренняя
роса, и шелест листвы древнего дуба; они пели про могучий морской простор
и сумеречную тишину леса, про вечное беспокойство, снедающее душу
человека. Мелодия плыла над публикой на крыльях тонкой красоты и
прозрачной гармонии.
<…>
Десять миллиардов человек – на Гавайских островах, в Чили, в Греции – везде слушали его, и странная тоска охватывала их души, тоска по чему-то неведомому, забытому.
Постепенно красивые, гладкие лица людей, сидевших за столиками в зале,
исказило негодование. Дамы зябко ежились. Мужчины сурово переглядывались.
Как это противно – задумываться.
<…>
Минуту люди слушали, молчали и думали. А затем они рассмеялись. Как они смеялись! Они наградили свистом и гиканьем этого возомнившего о себе шута.
Вытирая слезы (он так смеялся!), конферансье юркнул к микрофону: После этого забавного, очень забавного образчика так называемой духовной жизни прошлого прослушайте в исполнении нашего механического оркестра лучшую песню года: «Милая, скажи – умба-ум!»
<…>
Прыгаем в конец рассказа: скрипач в психушке, и болтают друг с другом два санитара.
– Чуднáя какая мелодия, верно, Джим?
– Верно, Сэм! Это одна из тех запретных песенок, их пели в средние
века, до закона о бездумье!
[Скрипач играет Мендельсона.]
– Сам скрипку сделал! – сказал Джим. – И ведет себя тихо, лишь бы ему
разрешили пиликать на ней!
– Псих психом! – Сэм покачал головой. – Ишь чего захотел – чтобы люди задумались!
– Ага. От его пиликанья только тоска берет! – Джим прислушался
к чистым, глубоким звукам, доносившимся из палаты. – Кстати, ты
слышал последнюю: «Ба-бу, милашка!»? Класс!
<…>
Они воткнули себе в уши грушевидные микроприемнички, и в черепе
отдалось упоительное «ба-бу».
Во всех коридорах, отделениях, палатах динамики блеяли и завывали:
«Ба-ба-бу, милашка!»
Умалишенные колотили ногами в дверь, кричали и протестовали. Им
хотелось покоя, ПОКОЯ! Но здесь никакие мольбы не помогали. Все равно их не выпустят, пока этот гам не станет для них таким же необходимым, как
воздух.
Вдруг в свистопляску металлической музыки вплелась нежная мелодия из
палаты скрипача. И соседи перестали колотить в дверь, чтобы не заглушать
трепещущие струны, которые так ласково пели о тихой радости, о покое, о
зарождающейся надежде. Да-да, они слушали!
Недаром в этой больнице были собраны самые тяжелые случаи…»
Ничего не напоминает, а, пацаки? )))