Мне меньше полувека — сорок с лишним,—
Я жив, тобой и Господом храним.
Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,
Мне есть чем оправдаться перед Ним.
1980
Высоцкого нет с нами уже четыре десятилетия.
Хотя, почему нет? Его песни до сих пор звучат, вызывают те же чувства, те же мысли и те же желания - справедливости и добра.
С той разницей, что если 40 лет назад мы понимали это абстрактно, то сегодня - вполне конкретно. Ведь раньше мы только думали, что знаем, что такое несправедливость.
А сегодня мы это испытали на собственной шкуре. Всем народом.
Смерть Владимира Семёновича застала меня в плацкартном вагоне поезда Пермь - Ленинград. Из-за Игр купить купейные билеты было невозможно. Плацкартный билет казался счастьем, дарованным Небесами.
Помню, что весь вагон слушал по радио трансляцию со стадионов Московской Олимпиады, болел за наших легкоатлетов, штангистов, ещё кого-то... Жевал варёную курицу и хрустел свежими огурчиками, шутил...
И вдруг по коридору пошёл один человек, потом другой, третий....Они были разными. Кто-то моложе, кто-то старее...
Но их лица были одинаковыми. Окаменевшими, растерянными, опустошёнными.
В вагоне воцарилась странная, напряжённая тишина. Никто не мог понять, в чём дело. Люди смотрели друг на друга со страхом, будто искали поддержки.
В нашу секцию заглянул какой-то бородатый дядька, он был явно нетрезв, смотрел на нас потерянным взглядом собаки, которую бросил хозяин.
Его было жалко до слёз.
- Ну что? Что случилось? Говори уже! - не выдержала дородная тётка на сиденье напротив.
Вместо ответа дядька безвольно рухнул на первое свободное место. Прямо на чью-то постель.
В его руках мы заметили открытую бутылку водки.
- Помянем, славяне! - каким-то страшным голосом сказал он.
Все, не сговариваясь, протянули свои стаканы.
- Володя Высоцкий умер... - сказал дядька.
Казалось, он сам не верил тому, что говорил.
И мы не верили тоже. Высоцкий не мог умереть. Как не мог умереть НАРОД.
Это не преувеличение, но я хорошо помню свои ощущения, едва прозвучали эти слова.
Мне в ту минуту показалось, что внезапно наступила ночь.
- Как умер? - невольно, хором, не сговариваясь, выдохнули все.
- Сердце! - ответил дядька. И медленно, мелкими глотками, выпил водку из мутного гранёного стакана. Потом посмотрел вокруг невидящим взором, тяжело встал, и, не прощаясь, вышёл.
Мы растерянно смотрели друг на друга, не веря собственным ушам.
- Да нет! не может быть! Опять слухи распускают, сплетники чёртовы! - решительно сказал кто-то
И в этот момент откуда-то издалека, из дальнего купе, из самого конца вагона вдруг зазвучал знакомый с детства сильный хриплый голос:
- Сам виноват: и слёзы лью,
и охаю —
Попал в чужую колею
глубокую.
Я цели намечал свои
на выбор сам —
А вот теперь из колеи
не выбраться.
Крутые скользкие края
Имеет эта колея.
Я кляну проложивших её,
Скоро лопнет терпенье моё,
И склоняю, как школьник плохой:
Колею, в колее, с колеёй...
Играл невидимый магнитофон.
И в этот момент нам всем стало ясно.
Это не слухи.
Высоцкий умер.
Олимпиада больше никого не интересовала. Вообще ничто уже не было важным, кроме того, что случилось.
Высоцкий умер.
И мы казались сами себе детьми, вдруг оставшимися без родителей. Круглыми сиротами. Старые и малые. Все!
И спустя сутки, ещё более осиротевшими, прибыли в Ленинград.
О его смерти уже знали все.
За всю жизнь мне не приходилось видеть такого горя общенационального масштаба, которое тогда, в июле 1980-го, охватило и захлестнуло всю страну.
Никогда прежде и никогда после этого мне не случалось наблюдать такого отчаяния и такой боли в глазах буквально всех, кто только ни попадался навстречу.
Казалось, люди, застигнутые свалившимся несчастьем, искали помощи друг у друга.
И не находили.
О причинах такой реакции на смерть Высоцкого я думал не один год.
А потом как-то незаметно понял. И всё встало на место.
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.
Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.
Это сказал Александр Пушкин. В 1836 году.
За 144 года до смерти Владимира Высоцкого, буквально, собственной жизнью доказавшего бессмертную мудрость этих строк.
Того, кто пришёл к нам 144 года спустя.
Того, кто был размером в 280 000 000 человеческих душ.
Того, кто "был любезен народу" именно тем, что сам и был Народом. Его душой, его умом, его совестью, его прошлым, настоящим и будущим.
Того, кто навеки остался памятником этому народу, поставленным на века. Крепче и долговечнее любого гранита.
Владимир Высоцкий не был гениальным поэтом, гениальным музыкантом или гениальным артистом.
Наверное, кто-то умел писать стихи и играть на гитаре лучше него.
И кто-то умел лучше играть на сцене.
Он был гораздо бОльшим, чем это.
Он был гениальным Человеком. Гениальной Личностью исполинского масштаба.
Он был Пророком.
Ещё одним Пророком в нашем несчастном Отечестве, оценить и понять которого смогли лишь десятилетия спустя. Да и то не все.
- А что бы сейчас сказал Высоцкий?
- А с кем бы он был?
- А что бы он спел сегодня?
Примерно так задают сегодня вопросы те, кто не сумел осознать масштаб и уровень мышления Высоцкого.
Все эти вопросы бессмысленны. Потому что ответ на них давно дал сам Гений:
Я не люблю манежи и арены,
На них мильон меняют по рублю,
Пусть впереди большие перемены,
Я это никогда не полюблю.
Потому что
И ни церковь, и ни кабак,
Ничего не свято!
Эх, ребята! Всё не так!
Всё не так, ребята!
Вечная память и вечная слава Вам, Владимир Семёнович!
https://cont.ws/@Douglas
yaplakal.com