16
- Знаешь, Витенька!.. – сказала она с чувством и хлопнула перед ним дверью.
Витенька ждал.
Она всегда была импульсивной. Вспыхнет, взбесится, закричит. Выйдет замуж. Они, кстати, так и поженились, с психу. Ну и немного по залету. Витенька залетел в историю, нужно было для характеристики.
- …дь! – дверь открылась, она зашла в квартиру и выставила Витеньку на лестничную площадку.
- Знаешь, Витенька!.. – сказала она с чувством и хлопнула перед ним дверью.
Витенька знал.
Витенька знал, что он простой продавец, что никаких перспектив, что очки, что пузико и одышка и что это все его богатство.
Витенька знал, что Артур Павлович успешен, спортивен, что у него большая машина и доброе сердце, что с ним она, наконец, увидит море.
Витенька знал, что так будет лучше. Для жены, для дочки. А что до него… Да кому он нужен?
Любовь… А что любовь? Если бы она знала Артура Павловича раньше, полюбила ли бы она Витеньку? Обратила бы на него внимание? Или она полюбила его только потому, что не встретила того, кого она полюбила бы по-настоящему? Если бы ей показали всех кандидатов – все три миллиарда (или сколько их там всего на Земле?) – выбрала бы она из них Витеньку? А если бы не выбрала, значит и та их прежняя любовь была ненастоящей?
Ночевал Витенька у Женьки. Пили горькую, ударились в прошлое. Вспомнили, как Женька влупил мячом в окно какой-то «БМВ» и как машина, вильнув, ушла в забор и как драпали, себя не помня, под матерные крики водителя; как дрались за школой с головорезами с параллели; как там же и с теми же, годы спустя, пили пиво и клялись в вечной дружбе; вспомнили как Витенька впервые встретил ее; ругали баб; Женька стучал кулаком по столу и кричал, как бы ей показал, если бы она…
Потом был вечеринка под луной со старой компанией. Пьянка с одноклассником. Выпивка с одногруппниками. Посиделки со смутно знакомым парнем, с которым они, кажется, когда-то встречались у Женьки.
С дочкой виделись все реже. Что-то в нем сломалось, остановилось, как в часах, в которых еще тикает механизм, еще пытаются провернуться шестеренки, но стрелки уже не двигаются, только дрожат, тщась снова пойти.
Дочка чувствовала, что что-то не так. Не понимала, но чувствовала своим маленьким любящим сердечком. А он был все больше там, где дружки и хмельные разговоры, где дым, где грубое, животное, горькое веселье, все дальше от того, что было лучшего в его душе.
Она отдалялась все сильнее. Отходила, когда они шли рядышком и встречался кто-то знакомый. Отстранялась, когда он пытался обнять. Морщилась, когда тянулся поцеловать. Что-то появилось в ее глазах, что-то новое, какое-то осознание, какому он никак не мог дать объяснения.
Однажды она просто не пришла. Перестала отвечать на звонки и письма.
- Знаешь Витенька, - прошелестел телефон голосом бывшей. – Ты… Пусть запомнит тебя… - короткий всхлип, - не звони больше, Витя.
Она была беременна. Сын. Не его.
И снова беспробудный угар. Чьи-то алчущие руки, дряблые, пропитые лица, обветренные, обкусанные губы.
Хотелось что-то сказать, высказаться, закричать. Кто лучше поймет, как ни лучший друг?
- Знаешь, брат, - Женька не понимал, не понимал совсем. – Ты… ты пока не приходи. Моя ругается… Ну ты понял… И Вить… Аа, к черту!
Дверь закрылась. С той стороны осталась дружба. С этой – ничего, кроме пустоты.
Старая компания гуляла в баре. Там – музыка и смех, праздник, душевное тепло; здесь – снежное, злое одиночество. Витенька замерзал. Ветер бросал в лицо сердитые крупинки. Ветер нашептывал, что ничего нельзя уже поправить, что ничего нельзя уже вернуть.
Витенька приник лицом к окну. За стеклом шумели и плясали, пели песни, выкрикивали тосты, целовались раскрасневшимися губами, стискивали друг друга в объятиях и что-то жарко шептали в раскрасневшиеся уши, в раскрасневшиеся лица.
Витенка хотел быть там, хотел кричать, хотел веселиться, хотел слышать знакомые, родные голоса, но сегодня его собеседником был ветер. В бар Витеньку не пустили, задержали на пороге. Потому что не соответствует. Потому что не нужен. Потому что плохо пахнет. Еще одна дверь хлопнула у него перед носом.
Суд. Развод. Сентиментальная слезинка.
Одноклассники, одногруппники, друзья и товарищи один за другим тихо исчезали из его жизни. Переставали брать трубки, брезгливо отворачивались. Кто-то еще давал взаймы, но редко, чаще говорили, что денег нет, и больше уж с ним никогда не заговаривали.
Смутно знакомый парень, с которым они, кажется, когда-то встречались у Женьки, сделал вид, что они никогда не были знакомы и, вздернув воротник, торопливо удалился.
Двери закрывались одна за другой. Дружба. Радость. Любовь. Надежда. Счастье. Все оставалось за неподъемными, металлическими преградами, с которых на него взирали равнодушно стеклянные рыбьи глазки.
Витенька остался совсем один. Он долго сидел возле могилки матери, вспоминая, вспоминая, вспоминая, и никак не мог вспомнить. Ее лицо терялась в дымке, в алкогольному тумане.
Даже матери у него не осталось.
Снег мягко ложился на могилки, смягчал теплом измученные души. Витенька долго бродил среди бездыханных надежд, заглядывал в лица, искал, зачем они были, зачем он есть и не находил. Он потягивал смысл из бутылки и тогда ему казалось, что что-то есть, что-то, что он никак не мог уяснить, понять, прочувствовать, но эйфория быстро проходила, возвращались пустота и безнадежность. Все не значило ничего. Вечности не было, только бесцельное, беспросветное сейчас.
Сегодня она выходит замуж. Еще одна закрывшаяся дверь.
Мир плыл, сминался под ногами, точно не мог вынести его тяжелой поступи, точно Витенька был тем мифическим Святогором. Он шел трудно, в раскачку. Огни города расплывались, растягивались разноцветными лучами. Пьяный ветер нашептывал непонятное. Пустынные улицы были полны одиночества и воспоминаний.
Вспоминалось детство. Разбитые коленки, слезы и листья лопуха вместо перевязи. Отцовские руки в каком-то мазуте. Кусок хлеба с сахаром вместо обеда и снова туда, туда во двор! К друзьям! Леха, Слава, Лена, Димка… Димка… Димки нет уже. Рак. А остальные? Где они сейчас? Нет их. Никого нет. Одни лишь тени остались от прекрасного далёка.
А какое небо! Чернюще-черное, звездное – космическая бездна в обрамлении изорванных туч. Снежинки мягко ложились на лицо. Они не таяли, они что-то шептали бесцветными снежными голосами, хотели согреть измученную душу. Было тепло. Впервые за долгое время он согрелся. А снежинки не таяли. Они знали, эти снежинки, что вот-вот грянет стужа.
Откуда-то доносились звуки, глухие, невнятные, как, будто он был глубоко под водой. Свет заслонила чья-то тень. Исчезла. Снова далекий, неясный звук, тревожный, полный какого-то невысказанного ужаса. Кажется, кто-то кричал. Витенька попытался встать, но тело не слушалось. Хотелось спать. Закутаться в пуховое, белое одеяло и уснуть, а во сне увидеть маму. Вспомнить.
А звезды были все ближе. Они неслись ему навстречу с невиданной скоростью. Или это он воспарял к ним, как жалкий, продрогший мотылек? Сияние становилось все ярче, в нем тонули ярко-синие огни, резкие, тревожный звуки. Звездный огонь поглотил его, закутал, точно саван, ослепил, оглушил, разъял на атомы и собрал заново, чистого, невесомого – сияющая звездная пыль. И здесь, в этом огне, его обступали, окружали, неясные тени. Кто они? Он потянулся туда, к ним, лишенный тела, но движимый лишь усилием воли. Ему надо было знать.
Тонкий писк неведомого аппарата. Жизнь, вытянувшаяся в линию.
Мама?..
©GRomychman
yaplakal.com